— Вот добро! Давно бы надо.
— Суй дружней.
— Берись… А-оп!
— Толкай разом!..
— А-оп!
Плотно прижалась вода подо льдом. Назад выталкивала Серегу. С полчаса бились с ним извековцы. Парень совсем ослаб. Воды раза два хлебнул. Судорожно хватался он за лед, вылезть хотел. Связали тогда извековцы две жерди по концам, между ними Серегу стиснули и сунули его под лед. Как скрылся он в воде, вся толпа замолчала…
Кто-то тихо сказал:
— Готов уж, поди?
А за ним сразу несколько голосов отозвалось:
— Вынимай, чего зря держать.
Вытащили утопленника и с немым любопытством рассматривали его, будто ненароком поймали чье-то тело… Кто-то сострил неуместно:
— Досыта нахлебался.
Кто-то тихо оправдался:
— Больше воровать не будет! Никитон-мужик к народу обратился:
— Мир!.. Что с Волчатником сделаем?
Вспомнили извековцы про Волчатника, опять загалдели:
— Всех их сюда… в одну прорубку.
— Век такого позора не было!
— Недаром богатеем больно скоро заделался.
— По округе не углем торговал, а лошадей воровал.
— Чего — по округе, у своих увели. Волчиха и та не режет скот, ежели невдалеке ощенится.
— Дуй их всех! Штоб с корнем вырвать!
И через село побежали к Волчатнику.
Пустой оказалась изба. С Серегой возились — никто не заметил, куда исчез Волчатник с сыном. Досадовали на себя извековцы:
— Вот, разгоготались там, как гуси, чтоб сразу схватить!
— Ищи теперь их, на лошади ускакали.
— В догоню бы…
— Кто их догонит!
Поспорили мужики, а в догоню так и не поехали.
— Ладно, и по одному памятно будет.
— Теперь за десять верст обходить Извеково будут.
— Имущество ихнее сиротам раздать!
— Верно!
И Никитон на крыльцо вскочил.
— Эй! Которые бездомные, подходи, обделять буду.
— Почему ты обделять будешь?
— Выбрать кого-нибудь надо!
— Чего выбирать, вали, Никитон, ты в обиде на них.
— Мир! Анне Кукушке корову с подтелком отдадим?!
— Дади-им!
— Все раздавай, а избу сжечь надо.
Пока растаскивали имущество, потеплели, видно, решили:
— Чего добро зря переводить? Пригодится.
— Бездомных в нее поселить.
К обеду лишь разошлись. Тайну свою страшную наказали друг другу беречь. Бездомных заставили Серегино тело в чарусю бросить. А когда отговариваться стали они, на них набросились:
— Добро делить — вы первые, а за мир потрудиться — нет вас!
Месяца через два заявился вдруг Волчатник со старшим сыном в Извеково. В сборню народ собрали. Опять ползал в ногах, прощения у мира просил:
— Мир!.. Мужики!.. Сына родного убили, никому заявлять не буду. Вы не скажете, на век с вами умрет.
Загудела сборня. Волчатник продолжал:
— Мир!.. Выслушайте… Заместа пса он мне был, а не сына. Сызмала кражами займался. Не раз до полусмерти избивал его за это. С родных мест уехал из-за него, думал: бросит. На всю семью он позор сделал… Как убили вы его, тошно сначала мне было. Жаль все-таки свою кровь. Теперь вроде забывать стал. Господь с ним! Бог дал — бог взял… — и на потолок перекрестился.
Мужики посочувствовали:
— Царство ему небесное!
— А почему ты тогда сбежал?
— Сразу ответ не хотел держать?
— Побоялся, мужики. Думал вгорячах и нас с Федоткой убьете.
Не сразу поверили извековцы. Долго пытали, а Никитон-мужик больше всех шумел:
— Они в первый раз тогда овцами прикидывались. Веры им не должно быть!
Волчатник с сыном ноги ему целовали:
— Никитон-батюшка, посуди сам, как отец за сына ноне ответчиком может быть?
— Резон говорит, ноне за отца родного нельзя поручиться, а молодежь какая пошла? Голову норовит тебе оторвать.
Почуял Волчатник доброту мужицкую и окончательно победил соблазном:
— За прощение ведро водки ставлю на мир.
Заманчиво было обещание. Уж весело дразнили его простившие:
— На краденые деньги и ведра не жалко поставить.
Волчатник через Федотку поклялся им:
— Сыном любимым клянусь, мужики. Кровные мои деньги, пусть руки-ноги отсохнут, если я от Сереги хоть копейку принял когда.
Гуляли потом извековцы. Волчатниково вино пили. А Волчатник с сыном, добро собирая, кланялся всем и благодарил, словно не свое назад брал. Выпившие мужики хвалили его:
— Хороший ты человек, оказывается. Зря мы на тебя зло имели, а за сына ты не серчай, потому не мы, так на стороне где-нибудь прихлопнули бы его.
Снова в Извекове зажил Волчатник, и по-прежнему потекла его жизнь. Только ласковей еще стал в обращении с извековцами, услужливее. Кланялся мужикам, проходя по селу, ему отвечали охотно, между собой говорили: