В сенцы вошли, к косяку беспутной своей головой я прижалась, передохнула. Тут бы и упасть… Да, знать, не час мне. Слышу, в избе у меня кто-то есть.
— Васенька, уходи… убегай…
Виденье, что ли, было? Сон, что ли, такой огненный привиделся? Не просыпаться бы. Застыть бы навеки в этом сне…
В избе меня Михайло Кренев ждал. Я в тот вечер сама ему наказала прийти, да блажь из памяти выжгла этот наказ.
Приказывала я ему по делу. У нас на послезавтра назначалась сходка комбеда — овес семенной у богатеев отбирать. Вот я и удумала тогда Михайлу Кренева на сходке всеобщему позору подвергнуть. Решилась я всеми силами принудить его, чтоб он перед сходкой повинился в своем иудином ко мне поступке с подошвой, через которую приволок меня в суд.
«Кишки, — думаю, — у живого на пятки вымотаю, а заставлю».
Уж мне ли в тот час не злой было быть за этот его неурочный приход?
— Ты как вошел? Как ты двери отпереть смел?
С тех пор как у меня добро завелось, я не то что засовы да крюки, а замки вешать стала. А он мне:
— Замки-то, чай, знакомы мне, не чужие.
Ирод! Про замки напоминает. Это верно, что на дверях избяных у меня его тяжелый квадратный замок повешен был. Ключ у него, длинный, плоский ключ, наверное двойной, в запасе был. Однако не больно он смутил меня своим намеком.
— И лошадь, — спрашиваю, — твоя у меня? А моя где?
— Была моя, теперь твоя. Твое — мое, и мое — твое. Ясней ясного, проще простого. Комму — на, комму — нет ничего.
— А было как?
— И было так.
— Ну так, так и перетакивать нечего. Ты что пришел?
— В работники, в батраки не наймешь ли обоих с Федькой? Ценой не обижай нас. Мы — сироты. У нас — папашки с мамашкой нету.
— Не скаль зубы, а то выбьют.
Тут он мне сурово, серьезно так:
— Тебе б не выбили, Прасковья!..
Сразу я почувствовала угрозу какую-то, однако не сдалась, да и виду не показала, хотя голос его, его тон меня очень встревожили.
— Некому, — говорю, — мне зубы выбить. Кулаки у всех скручены да в рот каждому запихнуты.
— Дура баба!
— Не дурачь!
— Не дурачу. Хохловские тебя убивать будут послезавтра на сходке. Комбедов твоих, которые понахрапистей, подпоить задумали. Ужо растрепят тебе космы. Всех, говорят, в ответ потянут, а мир — не один человек, вину не одному нести.
В упор я его спросила:
— Правду ли ты говоришь, иуда?
— Убивать начнут — проверь.
— А почему ты меня предупреждаешь?
— Не твоя загадка, не тебе разгадывать.
— Твоя шайка, ты за богатеев ведь!
— Дура баба, волос долог, ум короток.
— А дураков-то вовсе стригут, они вшивеют. Говори толком, пес!
— Я за себя. Нет у меня никакой шайки. Я — вся моя шайка-лейка. Сгори огнем вся Хохловка. Страсть мне в них. Болячка мне в них. Всех одолеете, а на мне зубок у всех хрупнет. Да и не жаль дураков…
— Запрягай рысака, ступай. В город еду.
— Слушаюсь, хозяйка. Может, за кучера возьмешь? Пригожусь, может? Не ровен час и заблудиться можно.
— Ох, иуда! Молчи! Не тирань мою душу. Заблудился один, помнишь? Ефимом в живых величали?
— Воля божья.
— А вино чье?
— Вино казенное. Его пить никто не запрещал. Да и не принуждал никто. Всяк про себя соображал.
— А ты, иуда, знаешь, как мой Петр меня резнул перед своими товарищами? Вот, говорит, мать моя. С головой баба. Батька мой как ей наскучил — так и замерз в чистом поле. А батька, батька у меня был какой…
Утром у Петруши на квартире, когда я сидела чай пила да рассказывала, что меня завтра будут убивать, вдруг вбегает к нему огромный бородатый человек, глазища красные — опух весь, и рычит на весь дом:
— Гостев, Гостев, слушай, Горянов, Гостев!
— Слушаю, Мысягин-Клемашев, — улыбается Петрушка.
— Дурак, дубина, осел!
Мысягин этот кричал, бил себя своими кулачищами в грудь, хрипел, плевался, ворочал своими коровьими белками с кровяными жилками, но до того он мне показался добродушным, до того сговорчивым, что свирепость его насмешила меня. Он и на меня бросился.
— А ты что, дура, смеешься? Мать, что ль?
— Да.
— Вот и балда! Петьку твоего шлепнуть хотят. Слушай ты, осел чертов, ведь тебя провокатором большевики, собачьи дети, объявили. Вот читай, дубина, читай, сволочь вихристая. Какие такие списки очутились в охранке? Я этим большевикам пойду сейчас морду квасить. Всем подряд. А Николке зубы в порошок раздроблю. Они хотят опозорить нашу партию! Среди социал-революционеров — интернационалистов не было и не будет провокатора! Никаких списков! Враки! Гостев-Горянов — борец!