Но об этом впереди, а сейчас замечу: Захряпин в ту ночь скрылся в город и там донес большевикам, что у нас в селе самосудом уничтожили продовольственный отряд…
Теперь о тележке, об этом проклятом возке, что я заслышала тогда и через что я едва не лишилась жизни. На этом возке и представил мне Шульц-младший с каким-то другим дьяволом Николая.
Если бы Шульц-младший или этот его дьявол попались бы мне, когда уж я влезла в свое пагубное русло, то с них бы, с того и другого, я бы и начала. Особенно противен и постыл стал мне с первого же взгляда этот его дружок. Брови белые, словно бы вылезли, лицо все в прыщах, в болячках, червивый какой-то, глаза узкие, длинные, словно все время спит и все решительно делает во сне, как будто он не живой, а мертвец весь в язвах. Да и фамилию тоже он себе выбрал страшную при этом его обличии — Саваоф. Особенно страшны и противны его белые вылезшие брови.
Он-то, этот дьявол, и казнил Николая мучительной казнью. Казнил тут же, у нас на прогоне, между моей и креневской усадьбой, как только они с Шульцем пронюхали про наше событье. Да под нашу бирку они над Николаем и расправу учинили, чтоб вину, в случае чего, на нас свалить.
Расскажу уж я лучше историю всех мытарств, которые, как терновый венец, упали на Николаеву победную головушку, когда им овладел этот Шульц-младший. Историю эту я установила из самых подлинных источников, можно сказать — из первых уст. Да и нетрудно разгадать черную душу, гнилое сердце этого Шульца, если следить по тем его поступкам, что он совершил, захватив Николая, как кошка — мышь. Кошка?! Да куда там кошка! Ведь уж если кошка не сразу растерзает мышь, так лишь затем, чтобы поиграть, душу звериную потешить, удовольствие в предвкушении испытать.
А тут — совсем не то, хотя многие, кому я рассказывала про него, так и поняли, что Шульц — кошка, что он истязатель, или, как по-ученому называют, садист, тем более и объяснение тут как тут: Шульц, дескать, из помещиков, он, дескать, из дворян, а им, дворянам-помещикам, и быть в истязателях-садистах, о них будто и в литературных книжках выведено, об таких истязателях-садистах из дворян-помещиков.
Только я в том совсем не согласна. Если он истязатель, если уж он садист, то зачем, спрашивается, ему нужно было искать, подбирать себе в дружки этого белобрового червивого Саваофа? Зачем? Ведь оказалось, Николая он сразу же устроил (а лучше сказать — засунул) в таком недосягаемом месте, что там бы вволю и насытился бы истязательством, коль черной душе его не приторно через соломинку, а не сразу тянуть из человека жизнь. А держал он Николая за весь этот промежуток взаперти, в погребе, на хуторке своей родной сестры. И хуторок этот находился в двух верстах от села, его, хуторок, тамошние мужики не тронули, а определили ей на прожитие за доброту и за набожность. (Мне потом довелось побывать у этой его сестры по делу, и она мне показалась чем-то вроде монашки, со странным, однако, пристрастием к графинам, пустым, конечно… этих графинов, графинчиков — синих, голубых, красных, и больших, и маленьких, чуть ли не с наперсток — я у ней тогда на всех полочках и на всех гвоздиках заметила.)
Тут бы и пытать Шульцу Николая при набожной своей сестрице: она — в графинчики играть да в окошко поглядывать, а он — Николая пытать. Особенно днем — в погребе глухо и темно, а в поле, за пять верст, не то что человека, а галку не прозеваешь, заметишь.
А оказалось, Шульцу потребовался дружок, безбровый казнитель Саваоф. Вот в том-то и гвоздик, что Шульцам этим никак не обойтись без «казнителя». Это он, сам Шульц, и узнал, когда повез Николая. Ведь он тогда у нас, как Николая скрутил, из кожи лез, чтоб тут же его прикончить. А как остался с ним наедине (ведь чего бы, казалось, — и ночь, и глушь, и в полной его воле окрученный человек), так тут и сказалось, что силенки-то, что смелости-то своей не хватает. Ну, не ясно ли, что он рассчитывал на Петрушу, а пожалуй, больше того, — на Мысягина-Клемашева, располагая со стороны «посмотреть», как убивают человека.
«Братья, крестьяне, хватайте топоры, берите вилы, рубите своих врагов, колите их на проезжих дорогах и оптом и в розницу!»
Кто так кричал со своей черной тройки? Кто так подстегал? Чья это программа? Его программа. Шульца-подстрекателя.
Подстрекнуть мы умеем, человека ненавидеть и смерть ему желать можем, а убить самому — кишка жидка. Планы-то у нас большие, кашу-то нам хочется заварить на весь полк, чтоб полк нас начальником, вожаком выбрал, а чтоб заварить-то, нужен пример, чтоб весь полк удивился нашей страшной «черной» силе. Нужен личный пример, а тут-то как раз и тонко. (Он ли, Шульц, не предвидел, какая заварится Петрушей да Мысягиным каша? Он ли не метил к нам в полковники?) Тут вот и нужен подставной казнитель Саваоф. Одно слово, и Саваоф — вперед. Саваоф — бац-бац, и все. Коротко и ясно.