— Да… Флейта китайская, — по-прежнему охотно и мягко объяснила Марсагага.
— То-то… По шлее я вижу — к нему, — промолвил Алеша. — Можно поинтересоваться?
— Возьми посмотри, — согласилась она.
Алеша взял флейту, хозяйственно пощупал мягкие, как вата, ремешки, потом приложил к губам и слегка дунул в отверстия дудочек.
Мелодичный, многотонный звук, глубокий и переливающийся, издала флейта.
Голубь мгновенно поднял свою быструю белоснежную головку, насторожился, ожидая нового звука. Но его не было. Он встал почти вертикально полу, поза его выражала гнев и нетерпение.
— Не сердись… не сердись, — тихо, почти шепотом произнесла Марсагага.
«Гуу-у… грру-у», — заворковал голубь.
— Гуу, — тихим стоном подразнила его она.
«Гр-гр-гуу-у-гу-у…» — закружился и забормотал голубь.
Марсагага быстрым движением отвернулась от него и уткнулась лицом в подушку.
Алеша успел заметить, однако, мгновенную бледность ее лица.
Собираясь к Марсагаге, Алеша заранее обдумал, как он, прикидываясь смиренным, будет допрашивать ее. Он скажет, что имя у ней — Мария Федоровна — имя царское, государевой матушки. Она не преминет спросить у него — тянет ли, мол, тебя, мужика, назад к царю. А он ей врежет, что, мол, нам, трудовикам, что ни поп, тот батя, лишь бы дали трудиться. Мы, мол, на жалованье не рассчитываем, а едим свой хлеб в поте лица.
Но теперь его сбило с толку это воркованье голубя и то, что оно так странно подействовало на нее. Он ждал, когда голубь замолчит, ему казалось, что тогда все справится и он всласть пошпыняет ее.
Но голубь раздулся, приседая, кружился на полу, взмахивал крыльями, разметая пыль, и его тоскливое гуканье, казалось, не кончится вовсе.
Алеша встал, наскоро спросил у бабки, матери учителя: «Скоро ли придет Василь Ипполитович?» — и поспешно вышел.
Голубь продолжал ворковать, а Марсагага по-прежнему лежала, уткнувшись лицом в подушку.
Тогда с печки медленно стащилась старуха. Расставив руки, она пошла на голубя, тихонько шикая.
— Ши… шши, неугомонный, — ворчала она, — ши, пошел… не расстраивай свою хозяйку.
Она побрела в чулан, захватила в горстку пшена и посыпала его голубю.
— Клюй. Вот разошелся, неугомонь какой, — заключила она.
Голубь умолк.
Старуха подошла к Марсагаге и, легко дотронувшись до ее плеча, проговорила строго.
— Федоровна… а, Федоровна… незачем его возить, раз он тебе сердце стружит, неугомонный… Ши-ши, какой нахальный. Клюй, клюй, тебе говорят.
Алешу пугало кажущееся бездействие Марсагаги: он упорно предполагал, что она приехала «подобрать ключи» к нему путем длительного выжидания и осады. Он уже сам, не доверяя Ивану Зайцу, следил за каждым ее движением. А она неустанно ходила по избам, выбирая вдов, бедняков или едва окрепших хозяев.
Вечерами она их собирала к учителю, а днем начинала свой обход, у некоторых задерживалась подолгу, вместе с бабами хлопотала по хозяйству, поражая всех своей веселостью, прямотой и распорядительностью. Вскоре к ней привыкли и считали своей. Особенно — бабы: все они называли ее Федоровной, по-домашнему.
Они — бабы — были все должны Алеше по мелочи: за соль, за керосин, за спички, и на сходках он всегда выставлял их как неугомонных и яростных крикунов против всяких нововведений и дополнительных налогов.
Прошло две недели, а Марсагага занималась своими обходами, этим, казалось, совсем бесполезным и безопасным делом.
Не видя опасности, но предчувствуя ее, Алеша признал себя осажденным: его вконец изнурило странное бездействие Марсагаги. А он любил действие быстрое и решительное.
Как-то он заметил, что Марсагага зашла к Авдотье Дубыниной, вдове, матери слепого Андрюши-гармониста. Все еще предполагая, что Марсагага разговорами о колхозе усыпляет его бдительность, а на самом деле допытывается о его, Алешиных, доходах, он решил застать Марсагагу врасплох и неожиданно забежал к Авдотье.
Марсагага подметала пол, ловко, по-деревенски подоткнув серую юбку. Авдотья со слепым Андрюшей лупила картошку. Марсагага говорила о колхозе. Когда Алеша вошел, она, еще не видя его, воскликнула смеясь:
— Веселей вдвоем, Дуня? А если все, все? Артель, да в поле, да с песнями… вечером…
Но Алеша решил, что она хитрит и, заметив его, нарочно заговорила о том, что артелью да с песнями работать радостней. До его прихода она, наверное, допытывалась у Авдотьи, что он укрыл от налога.
Терпение его лопнуло, и он сам решил вызвать ее в наступление. Случай выпал. На другой день Авдотья Дубынина пришла к нему в лавку выбрать кадушку месить корове корм.