— Что такое? Чему смеетесь? Железку деревянную нашли?
И мужики смеялись еще больше.
Однако в этот же день бодрость вновь покинула Алешу: к нему явился посыльный из сельсовета и сказал, что Мария Федоровна требует его к себе. С посыльным вместе пришло пятеро баб-колхозниц, но они остались в сенях. Алеша, не зная об их приходе, вызывающе заявил посыльному:
— Она мне не власть. Не председатель. Не пойду.
В это время распахнулась дверь, и бабы дружно закричали, высовываясь в избу.
— Пойдешь, пойдешь, гундосый черт! Ты бы носик свой гнилой заместь флажка воткнул в прорешину. Пойдешь!
Они зло хлопнули дверью и ушли.
— Не пойдешь — приведут, — пригрозил посыльный. — Одевайся живо. Приказано тут же явиться.
Марсагага была в сельсовете: там колхозники обсуждали план весеннего посева. Высказывался Василий Ипполитович. Он развивал мысль Марсагаги о необходимости подсева клевера в ярах. Когда вошел Алеша, он замолчал и угрожающим знаком подозвал его к столу.
— Ой, не кстати сейчас, — увидя его, воскликнула Марсагага. — Я же просила вечером. Некогда теперь…
Посыльный, ходивший за Алешей, виновато опустил глаза и промолвил:
— А я думал, сейчас же… Не расслышал, должно.
На самом же деле он и пятеро колхозниц сговорились: им было невтерпеж дожидаться расправы с Алешей.
— Ну да вот что, — сурово заговорила Марсагага. — Ты свой любезный подарок забирай и о нас не беспокойся. Если нам нужны будут твои семена, мы их возьмем сами. Понял? А сейчас иди, не мешай.
— Это как так, сами? — заносчиво крикнул Алеша.
— Там видно будет. Иди… Василий Ипполитыч, давай дальше, — сказала Мария Федоровна и отвернулась от Алеши.
Учитель заговорил вновь. Алеша направился к двери. Пятеро баб, приходивших за ним, и посыльный опередили его и выскочили на улицу, волоча за собой Алешины портки, набитые зерном. Алешу они схватили на крыльце и, не дав опомниться, взвалили эти портки ему на плечи, связали обе порточины сзади красным его флажком, так что получилось подобие хомута.
— Неси, гундосый черт, неси! — кричали они, заливаясь смехом.
Алеша попробовал сбросить с себя этот хомут и бежать, но бабы тотчас его поймали, надели вновь и, схватив за руки, поволокли по селу. Из сельсовета выскочила Марсагага. Она догнала баб и закричала, чтоб они бросили эту проделку.
— Бездельницы вы этакие, — стыдила она, пытаясь столкнуть с Алеши его странный хомут, — со всякой дрянью вяжутся. Не стыдно вам?
Алеша вдруг придрался к ней:
— А-а… вы на меня хомут приказали надеть… Ладно… Я понесу… понесу…
Он поправил порточины и, согнувшись, точно бы это была огромная тяжесть, медленно пошел по направлению к дому.
На гати его догнала Авдотья Дубынина, его прощенная должница, и, угодничая, закричала визгливо:
— Фря какая заявилась. Людей позорит. Сама с голубочком гурлы-мурлы, дудочки ему под хвост вешает, а нам давай лошадей в колхоз. Ф-фря…
Глубокой ночью Алеша вскочил с постели и растолкал Иёна-дурачка. Алеша числился холостым, но сожительствовал со своей глухонемой кухаркой.
Изнуренная его лаской и непосильной работой, она спала на своем месте в кухне, на большом сундуке. В кухне, чуть слышно потрескивая, горела привернутая лампа. Алеша подвел Иёна к немой, разбудил ее и скинул с нее дерюгу. Немая села на постели, вглядываясь в Алешу и пытаясь узнать, что от нее хотят. Алеша заголил на ней рубаху и, показывая на ее сжатые голые ноги, тихо сказал Иёну:
— Кхо… кхо…
Этот странный звук, сопровождаемый знаками, всегда служил ему для объяснения с дурачком.
Немая сидела неподвижно, стыдливо опустив глаза.
— Кхо… — повторил Алеша и улыбнулся.
Иён неподвижно уставился на немую. Сонные глаза его сделались вдруг круглыми и выпуклыми.
Тогда Алеша закрыл левой ладонью рот и нос немой, а правую подсунул ей под мышку, положил на грудь, показывая, что держать надо крепко, изо всех сил. Потом отпустил и, толкнув Иёна, опять сказал:
— Кхо…
Иён, растопырив огромные ладоши, приблизился вплотную к немой, но, видимо, не решался.
— Кхо… кхо… — сердито зашипел Алеша и толкнул его в спину. Иён стремительно нагнулся, схватил немую, точно так же, как показал Алеша, и затрясся всем телом.
Она мгновенно омертвела в его свирепой хватке. Он держал немую в таком положении, не валя ее, и сам оставался неподвижным. Казалось, его страшная похоть удовлетворялась этим объятием.