Слушая Заболотного, Бутовский вспомнил, как он познакомился с Лебедевой.
Однажды под вечер шумная ватага ввалилась в комнату, которую занимала Паллон. За чайным столом сидела незнакомая худощавая женщина.
— Позвольте представить, — сказала Паллон. — Женщина героическая, и тоже училась в Швейцарии. А затем… зарылась в далеких сибирских снегах, насколько я знаю.
В комнате стало тесно. Студенты наперебой пожимали маленькую руку Лебедевой. А она улыбалась, разглядывая пышущую весельем ватагу.
Сидя неподалеку от Лебедевой, Бутовский поглядывав на нее и старался представить себе, как в злую пургу эта хрупкая женщина бредет к одинокому, затерянному в белом безмолвии эвенкийскому чуму, чтобы дать бой смерти
XII
Харбинская электростанция в тот вечер долго не давала света. Наконец под потолком замерцали лампочки, скудно осветив огромное помещение театра Тифонтай, превращенного в ночлежку.
Пожилой переводчик объявил, что сейчас всем будут измерять температуру и предоставят бесплатный ужин. Китайцы по очереди получали из рук русских санитаров жестяные кружки с дымящимся чаем, сахар и хлеб. Хлеб! Невиданная роскошь для полуголодных людей!..
Весть о том, что в театре дают бесплатный приют и питание разлетелась по городу, и сотни сезонных рабочих охотников, бездомных бродяг потянулись на огонек.
Бутовский прислушивался к многоголосому шуму. Он знал, что эти люди приходили в город поодиночке, жили здесь недолго, а затем отправлялись в глубь страны. На смену им приходили другие, надеясь хоть немного заработать. Но все знали: стоит только столбику ртути подняться до красной метки 39–40, и они уже никогда не уйду, обратно.
Бутовский собирался идти домой, когда в ночлежкку вошел Заболотный. Они поздоровались.
«Пока не обойдет все объекты, до тех пор не ляжет спать», — подумал студент, глядя на профессора, которые слушал доклад дежурного фельдшера о том, что сегодня температура у всех обитателей ночлежки нормальная.
— А ведь у меня сегодня большой праздник, — весело сказал Заболотный, когда они вышли на улицу. — Получил письмо из Парижа от Мечникова.
— От самого Мечникова?!
— От него. Вы знаете, в Одессе лаборатория профессора Мечникова стала для меня вторым домом.
— Даниил Кириллович, расскажите мне о нем.
— Мечников, Мечников!.. — после некоторого молчания заговорил Заболотный. — Лишь благодаря его учению о защитных силах организма можно научно, с материалистических позиций объяснить развитие иммунологии. Но мне Илья Ильич дорог еще и потому, что он сыграл большую роль в моей судьбе. За участие в студенческой сходке меня исключили из университета и арестовали. Выйдя из тюрьмы, я сильно бедствовал. Мечников тогда еще жил в России. Он приютил меня на только что основанной им в Одессе бактериологической станции. Здесь и началась моя забота в области изучения микроорганизмов под руководством его помощника Николая Федоровича Гамалея. И только после упорных хлопот Мечникова мне, изгнанному студенту, разрешили сдать экстерном государственные «замены па естественном факультете Новороссийского университета. В том же году я поступил на медицинский факультет Киевского университета. Вот, собственно, и все. А сейчас спать! Уже глубокая ночь.
XIII
Заболотный всегда был заботливым педагогом. Заметив, что Бутовский тянется к знаниям, он убедил его в необходимости поработать в чумной больнице.
— Вы никогда не составите себе полного представления о чуме, пока не изучите основательно ее клинику, микробиологию, эпидемиологию. Вам необходимо ближе познакомиться с чумной больницей и с нашей лабораторией.
Спустя несколько дней Бутовский уже работал в чумной больнице. Под нее были приспособлены два барака Западного сортировочного пункта, находящиеся в небольшом поселке, на полпути между Фудзядяном и Харбином Здание больницы было обнесено высоким забором.
Конечно, многое выглядело здесь примитивно, но энергичные действия докторов Хавкина и Михеля помогли в конце концов создать более или менее удовлетворительную боксированную систему.
Больные все прибывали, и Бутовский с трудом привыкал к несмолкаемым стонам и жалобам, доносящимся из-за перегородок, за которыми лежали обреченные люди…
М. А. Лебедева
Доктор Михель, неутомимый, всюду поспевающий, казалось, нес в себе неистощимый заряд бодрости, хотя был уже далеко не молод. В противочумном костюме он совершал очередной обход. Его сопровождали сестра милосердия Снежкова и Мамонтов.
Мамонтов был близорук и рассеян, ему предлагали перейти из чумной больницы на участок, но он и слушать не хотел об этом.
Бутовский с трепетом открывал каждое утро дверь в палату, разделенную простынями на боксы, и прислушивался, дышит ли еще больной, которого вот уже несколько дней он курировал.
Но сегодня, увидев, как тот с усилием приподнял отяжелевшие веки и шевельнул запекшимися от жара губами. Бутовский обрадовался: кажется, ему удалось вырвать из лап «черной смерти» эту жизнь.
Однако на четвертый день его пациент умер. Тогда лечили только одним способом: вводили противочумную сыворотку, впрыскивали камфару, давали кислород.
Бутовский вошел в ординаторскую. Все ли было сделано? Все ли он предусмотрел в схватке с невидимым и могучим врагом? Кажется, все. Однако никогда еще не было так тягостно, и как ни гнал он от себя мрачные мысли, чувство какой-то вины душило его.
— Что ж… — вздохнул доктор Михель, осторожно освобождаясь от маски. — Пока мы бессильны. Ваш все же протянул почти четверо суток, а другие и дня не живут. Сыворотка, сыворотка… Что она значит при легочной форме! Даже в случае бубонной чумы она редко приносит успех, дорогой друг.
Бросив взгляд на Снежкову и Мамонтова, Бутовский с силой сжал кулаки.
— Но мы все-таки одолеем ее. Заболотный говорит, что главный бой надо вести непосредственно в чумных очагах.
Доктор Михель кивнул:
— Заболотный прав. Только раннее выявление заболевших, немедленная их изоляция и госпитализация дают эффект в борьбе с эпидемией.
— Именно так, — согласился Мамонтов. — Я был вместе с Даниилом Кирилловичем на эпидемии холеры в Петербурге и убедился, насколько он прозорлив. Он сразу взял курс на блокирование очагов и потушил вспышку.
Перенос больного из изолятора в чумной барак
XIV
Авторитет русской экспедиции возрастал не только среди харбинской бедноты.
Управляющий КВЖД генерал Хорват, который сначала стремился помешать начинаниям Заболотного, резко изменил свою тактику, как только чума переступила границы европейской части Харбина. Финансирование экспедиции постепенно нормализовалось, улучшилось и снабжение материалами.
«Его превосходительство изволили испугаться», — с удовлетворением подумал Заболотный.
Однако дня не проходило без какого-либо события. Однажды вечером в штаб-квартиру экспедиции ворвался перепуганный железнодорожный чиновник и умолял Бутовского немедленно сделать ему прививку.
Со страхом глядя на его мускулистые руки (не касались ли они часом чумного!), чиновник рассказал, что охотился на куропаток и неведомо как очутился около ограды, которой было обнесено здание чумной больницы. Он убежден, что заразился.
Бутовский с трудом успокоил чиновника: если не было контакта с больным, ему нечего опасаться.
Этот эпизод тотчас вызвал в памяти Бутовского образ его учителя. Вот, вероятно, сидит сейчас Заболотный у себя в лаборатории, на окраине города, который постигла беда, изучает свойства местного штамма чумных бактерий. Бутовскому даже представилось, как тоненькой платиновой петлей профессор вытягивает микробные колонии из пробирки и переносит в другую питательную среду. А завтра, после обхода в экспериментальной клинике, профессор в сопровождении ассистентов направится в чумной очаг, затем спустится в морг, а вечером выслушает оперативную сводку…