Впрочем, едва ли Нонине могла что-то с этим сделать. Она в это время гасила войну на юге, та всё не собиралась утихать. В какой-то момент Софи даже сама покинула столицу и отправилась на поля сражений. Так, по крайней мере, говорили. Точно то, что в Ринордийске в этот момент её не было.
Несколько месяцев — и конфликт был задавлен. Некоторые замечали, что можно было обойтись и меньшей кровью, кто-то сетовал, что Нонине связалась с местными отбросами общества и привлекла их на свою сторону, что, якобы, и решило исход дела. Но, по правде, все вздохнули с облегчением: начинало ведь уже казаться, что бои никогда не закончатся. В глазах людей Нонине была теперь, помимо прочего, победительницей и миротворцем, а в статьях тут и там мелькало тихо, не для официальных заявлений, но уважительно, что она «натравила крыс на своих врагов».
Медленно, шажочками, но, кажется, начиналась нормальная жизнь — какой она и должна быть и какая успела подзабыться.
От новых номеров веяло успокоением — неужели смогли пережить? — и надеждой на лучшее. Не ползали больше сепаратистские настроения за Тусконским мостом, начинали работать давно заброшенные фабрики и предприятия, в Ринордийске, в Турхмановском парке, заработали фонтаны, что были отключены уже много лет. Не всё делалось сразу — так и не могло быть, все прекрасно понимали. Но ощущение, что путь вперёд открыт, превалировало над всем остальным и превозмогало все временные невзгоды.
Больше всего ощущением этим наполняли речи самой Нонине. Раз за разом повторяла она одно и то же: мы теперь будем жить по-новому, мы будем жить совсем по-новому, мы уже живём по-новому…
Вот тут постепенно стало закрадываться подозрение, что что-то идёт не так.
Слишком уж часто за восторженными и хвалебными речами терялись вести обо всём, что не вписывалось в светлую картину. Что так же продолжаются убийства на окраинах Ринордийска, где лучше вообще не появляться после наступления темноты, что странная и нелепая дорога на сваях остановилась промеж городов и почти не движется с места (а ведь на неё были выделены огромные деньги), что нехватку и голод в глубинке — снова неурожайный год — не может перекрыть даже скудеющий поток импорта, и многое, многое другое…
Нет, они по-прежнему верили Нонине: она же сказала, что поведёт их. Она же предупреждала, что будет трудно, но только на время… Наверно, у неё есть свои — до мелочей продуманные и мудрые — планы, надо только подождать. А может, госпожа президент не всё знает? Наверно, злобные чиновники ей не докладывают…
Впрочем, свои планы она теперь озвучивала реже и реже: вообще почти перестала показываться на экранах телевизоров и фото официальных заседаний. Только имя её было повсюду, да аналитические статьи и новостные выпуски ссылались на Нонине как на непогрешимый авторитет. А светлое будущее… По сравнению с годами минувшими, мы уже в нём, — вы разве не заметили, граждане?
Среди вырезок такого вида Лаванда, кроме того, обнаружила подборку коротких заметок о закрытии того или иного новостного издательства — целая пачка, схваченная металлической скрепкой. Да, тут Феликс собирал придирчиво: видимо, для него это значило слишком много.
К концу четвёртого года — последнего года президентского срока — передовицы разразились неожиданной и удивительной новостью: Нонине распустила народный совет, который традиционно, хоть и во многом формально, существовал при правительстве последние полвека. В идеале он должен был заниматься просьбами и предложениями, поступавшими в приёмную от частных лиц, рядовых граждан. По факту участникам совета то и дело не хватало на это времени, но иногда что-то из присланных писем всё же озвучивалось и обсуждалось, а порой из этого что-нибудь и выходило.
Нонине, впрочем, объяснила, что совет, по сути своей, бесполезен: как положено, он всё равно не работает, а содержать этот балласт довольно накладно. Можно, конечно, и переформировать, но легче просто распрощаться с ним. Тем более, неужели она, законно выбранная правительница, сама не понимает, что сейчас нужно стране и её народу? Конечно, понимает, и разберётся во всём без всяких бутафорских советов.
Если, конечно, народ по-прежнему считает её законно выбранной правительницей.
В те дни Нонине всё-таки появилась на публике и — впервые за долгое время — обратилась к зрителям и читателям. Стоя за кафедрой, перед микрофонами и камерами, она выглядела как будто несколько мрачно, словно тяжёлые мысли довлели над ней. Пелерина на плечах обернулась длинным плащом, который буроватой мантией спускался почти до пола.
Она готова и дальше нести ответственность за всё и вся, — сказала Нонине. Если они доверяют ей, она скажет, куда идти и что делать. Но тогда никто не должен мешать ей, — вот её условие. Итак, если они согласны, пусть подтвердят то, что уже сказали ей однажды.
И они переизбрали Софи Нонине.
То ли оттого, что тогда, за кафедрой, обращаясь к ним, Софи была так обворожительна, так по-свойски близка и так до боли знакома — почти как родной человек, как то, без чего не представляешь своей жизни. То ли потому, что особого выбора у них и не было. Не случилось других нормальных кандидатов на президентский пост.
Подтвердив свой статус, Нонине принялась за дело с новым энтузиазмом. Внезапно её охватила страсть к контролю над всем вокруг. Началось всё с Государственной Базы Данных (ГосБД). Этот проект создавался под личным присмотром президента и был призван облегчить жизнь населения в привычных и бытовых мелочах. Сведения для ГосБД — довольно стандартный набор — были обязаны предоставлять сами граждане. Ходили, однако, разговоры, что в базу идут не только эти данные, но и многая другая, куда более подробная информация, которая, уж кто знает, как добывается людьми Нонине.
Потом были камеры наблюдения на вокзалах и в аэропортах, в городском транспорте, в парках, просто на улице… Целая сеть камер и прослушивающих устройств окутала Ринордийск, другие города пока обходились, но готовились последовать примеру. В правительстве начинались разговоры об официальном прослушивании телефонных линий, а также о контроле почты и интернета.
В оппозиционных кругах зашептались первыми: Нонине, похоже, хочет внедрить тотальную слежку. Тут вспомнили, конечно, и «чёрное время», и множество книжных антиутопий — заграничных и отечественных… Софи услышала и Софи отреагировала: довольно резко она заявила, что любые средства оправдывают себя, когда под угрозой безопасность страны, а она под угрозой, это известно достоверно.
Люди поддержали Нонине — действительно, что может быть важнее безопасности, — а недовольные оппозиционеры оказались в меньшинстве: никто не слушал их. Им оставалось лишь возмущаться и делиться подозрениями друг с другом.
Впрочем, и это долго не продлилось.
Мы не можем позволить себе такой широты мнений, как это обычно принято в демократических государствах, — сказала Нонине. Сейчас слишком опасное время для этого. Именно тогда впервые прозвучало выражение «внутренние враги», потом вошедшее в широкое употребление.
Внутренние враги — самые опасные, ибо их так просто не заметишь. Это они подрывают государство изнутри: это провокаторы, настраивающие народ против законной власти, искажающие действительное положение вещей и втаптывающие в грязь все лучшие начинания.
Слушайте меня, только меня, и всё будет хорошо, — сказала Нонине, не совсем в таких выражениях, но поняли её верно. Зачем вам что-то ещё? За мной — последняя истина, я — последняя инстанция. Просто доверьтесь мне, и всё будет хорошо.