— А сейчас тут что-нибудь есть? — спросила Лаванда.
— Насколько я знаю, нет, — протянул Феликс. — Вроде одно время тут пробовали устроить музей, но что-то не пошло. Сейчас изредка используют для всяких выставок или чего-то в этом роде. Но большую часть времени здание пустует.
И правда, «дворец» явно был заброшен. Краска на стенах потрескалась, местами осыпалась штукатурка. Большинство окон были заставлены кусками картона или фанерой. Здесь давно не было людей.
— А когда это было — когда они тут собирались? — поинтересовалась Лаванда.
— Это было их знаковое место из века в век, пока не пришло запустение, — чуть улыбнулся Феликс. — Последние встречи проходили, наверно, лет восемьдесят назад. Как раз в «чёрное время».
— А сейчас этого нельзя, да?
— Почему, можно. Просто это никому не надо.
Они примолкли. Лаванда оторвала взгляд от лестницы и фасада, обернулась и — что это? На момент ей показалось, что кусты шевелятся, что по гравийным дорожкам парка пронеслось лёгкое движение — и вот они, те, кто жили здесь десятилетия назад; они все по-прежнему здесь — танцуют в закатном свете старинный вальс. Один только миг, а потом снова всё исчезло, и снова было пусто и молчаливо.
— Вот были тогда люди, — как-то мечтательно и в то же время с горечью пробормотал Феликс. — Не то что…
Он вдруг замолчал и с подчёркнуто жизнерадостным интересом начал осматриваться по сторонам.
— Не то что — что? — переспросила Лаванда.
— Ничего. Не обращай внимания.
Они не спеша двинулись обратно. Уже замаячил впереди выход из парка, но, проходя мимо собравшихся на асфальтовых дорожках людей, Лаванда притормозила. Сейчас (видимо, по контрасту с тишиной) особенно чётко было слышно, что чуть заметный резонирующий гул невысказанных мыслей был, он не померещился. И то, что входило в резонанс, было…
Это была тревога.
Это была спешащая, отводящая быстрый взгляд тревога, за спешкой и брызжущей активностью скрывающая страх потерять в секунду всё. Это было желание успеть пожить на полную катушку сейчас, потому что потом будет только хуже: сомкнутся стены, закроются окна и двери и нельзя будет даже того, что всё ещё можно.
То же, — вспомнила Лаванда, — смутно было рассеяно и по всему городу, от окраинных улочек до главных проспектов, оно курилось над землёй и по домам и деревьям поднималось к нахмуренному небу. Но тут — вблизи от центра, в толпе людей — ощущалось отчётливее. Будто тень висела над Ринордийском.
Будто тень висела над душами людей.
— Феликс?
— Мм-да?
— А в Ринордийске всё спокойно?
Феликс взглянул одновременно с интересом и настороженностью:
— А почему ты спрашиваешь?
— Мне кажется… что-то не так с этим местом. И что-то не так с этими людьми. Вообще со всем городом. Как будто что-то угрожает. Что-то большое, тёмное. Как будто пока всё нормально, но оно выжидает.
— Ты тоже это чувствуешь? — быстро проговорил он.
— Да… Так оно действительно есть? Это не кажется?
— Не кажется, — Феликс отвёл взгляд. Зачем-то быстро огляделся по сторонам. — В Ринордийске действительно не всё спокойно. Если хочешь, я тебе расскажу. Но только не здесь.
— Хочу, — закивала Лаванда. Конечно, она хотела. Кто откажется узнать тёмные пугающие тайны.
— Тогда пойдём к фонтану. Там безопаснее.
4
Они прошли в дальнюю, совсем безлюдную сейчас часть парка. Котлованы и траншеи сходились здесь к одному огромному и глубокому круглому фонтану. В центре его возвышалась зеленоватая статуя: воинственная дева заносила меч над припавшей к земле и готовой к прыжку мантикорой. Наверно, этот вид поражал воображение, когда фигуры были начищены до блеска и орошены брызгами воды, но сейчас они были как старое воспоминание о величии и красоте.
Феликс присел на бортик фонтана, жестом пригласил Лаванду устроиться рядом.
Каменный бортик был довольно холодный, да и было вокруг странно, точно в брошенном на зиму городе, где никто не живёт.
— А почему тут? — спросила Лаванда.
— Здесь некому подслушивать. Летом тут толпы людей, и говорить о чём-то небезопасно, но до того, как заработают фонтаны, сюда никто и не посмотрит. Зимой на это место вообще не обращают внимания.
Она невольно обернулась в поисках людей, которым зачем-то понадобилось подслушивать их разговор, но здесь и правда никого не было, кроме них двоих. Только прохладный ветер гулял в пожухшей стелящейся траве и над пустой чашей фонтана.
— Так ты хотел рассказать? — напомнила Лаванда.
— Да, — Феликс, казалось, собирался с мыслями и решался на что-то. Наконец он заговорил. — У нас всё не очень-то хорошо. Это из-за Нонине.
— Из-за чего?
— Софи Нон ине, — повторил он, но, наверно, взгляд Лаванды выдавал, что понятнее ей не стало. — Правительница нашей страны, — и уже совсем удивлённо. — Ты что, не слышала?
— А! — вспомнила Лаванда и закивала. Это имя она, конечно же, слышала то тут, то там. — Да, разумеется, о Нонине я знаю. Но… причём тут она?
— А вот в этом всё и дело. Это я и собирался рассказать.
Софи Нонине пришла к власти около десяти лет назад. Лаванда тогда была совсем ребёнком, а кроме того, ещё не жила в Юмоборске, а значит, едва ли могла это помнить.
К тому времени страну уже много лет возглавлял Эдуард Чексин, несменяемый президент-узурпатор, окончательно в итоге доставший не только протестные массы, но и многих своих сторонников, а кроме того, успевший развязать войну на нескольких окраинах страны сразу. Поэтому все, казалось, вздохнули с облегчением, когда группа подпольщиков во главе с Нонине положила конец власти Чексина и после серии коротких, хоть и кровопролитных восстаний окончательно утвердилась наверху.
Софи стала законным президентом, её поддержали очень многие. Казалось, жизнь начала налаживаться. Но…
— Скажи-ка мне, Лав, — прервался Феликс. — До какого момента вы успели пройти историю? «Чёрное время» уже было?
— Это… — Лаванда попыталась вспомнить всю эту запутанную терминологию и связи её со смыслом. — Это когда был тоталитаризм, да?
— Да, демократический тоталитаризм, так называемый. Тогда дальше, ты поймёшь…
…Но только показалось.
Начав со всенародной эйфории и небывалого подъёма страны, Нонине довольно быстро оборотилась другой стороной. Иногда казалось, что это просто реинкарнация Чексина пришла к власти, а никакой Софи Нонине, которая так нравилась всем, никогда и не было.
Первые звоночки раздались, когда спешно были прикрыты только успевшие открыть рты альтернативные газеты и телеканалы.
— Она перевела всё на госуправление, и сейчас все источники завязаны на неё. Кроме тех, что запрещены, разумеется. Так что у нас теперь только хорошие новости, — усмехнулся Феликс.
Дальше — больше. Похоже, для Софи было очень важно, чтобы все преисполнились сознанием величия страны: огромные средства тратились на свежеизобретённые «народные праздники», названия которых даже не сохранялись в памяти, и, без сомнения, эффектные, но явно не самые необходимые населению проекты, вроде подготовки шикарных международных соревнований или недостроенного по сию пору квартала небоскрёбов в Ринордийске. В школах вводились программы углублённого изучения истоков отечественного патриотизма — таково было полное официальное название… В повседневную же жизнь, с которой приходится сталкиваться каждый день, начало возвращаться — сначала осторожно, по краешкам, а потом вполне уверенно — привычное со времён Чексина запустение. Личная идея Нонине — так называемая ГГД, грандиозная дорога на сваях, пересекающая страну с запада на восток — давно застряла где-то на полпути, в междугородьи. Сверкающей лентой тянулась она сквозь вырубки и покосившиеся дома посёлков.