Причины, по которым эти папки должны храниться за надежными посольскими стенами, я, конечно же, объяснить ему не мог — для меня бы, как я уже говорил, вышедшая из всего этого история кончилась бы печально. Я попытался было уговорить его подержать мои бумаги хоть еще несколько недель, обещая отправить их в Москву одной из ближайших диппочт. Но, увы... Через полчаса я уже складывал «доисторические папки» в ставший моим (по наследству) бронированный зеленый кейс.
...Отперев входную дверь и пройдя через длинный коридор в кабинет, я положил кейс на письменный стол и обернулся к сейфу.
Еще час назад, собираясь в посольство, я по привычке бросил взгляд на замок сейфа, проверяя, заперт ли он, и обратил внимание, что со вчерашнего дня, когда я заглядывал в сейф в последний раз, на него лег слой тончайшей желтой пыли. Вот уже несколько дней дул «хамсин», жаркий ветер из Аравии, несший оттуда эту пыль, проникающую сквозь самые узкие щели в дверях и окнах, скрепящую на зубах и раздражающую глаза, останавливающую механизмы часов, забивающуюся в радиотехнику.
«Надо бы провести в квартире генеральную уборку, — подумал я тогда, — а то от пыли скоро нельзя будет дышать».
Но с сейфного замка я пыль не стирал, это я помнил точно. И вот сейчас я увидел, что пыли нет. Кто-то стер ее, пока я был в посольстве. Я быстро осмотрел кабинет: все было на привычных местах. Книжный шкаф, раздвижные стеклянные створки которого я имел обыкновение запирать на простенький замок — от «книголюбов», был успокаивающе запорошен пылью «хамсина». Никто не рылся и в кипах материалов, передававшихся в последние месяцы мною в газету.
Переложив папки, привезенные мною из посольства, в сейф, я тщательно запер его, оставив на столе перед собою лишь ту, над которой мне предстояло работать. И опять погрузился в сокровища, завещанные мне Никольским...
Россия бурлила, революция надвигалась на нее неотвратимым девятым валом, все партии — от самых левых до самых правых — ожидали решительных перемен и больших событий, которым предстояло сотрясти основы Российской империи. Лишь Партия социалистов-революционеров, делавшая в последние годы ставку на индивидуальный террор, оказывалась без опоры на массы.
...Тихое женевское кафе готовилось к закрытию. Официанты уже снимали скатерти и ставили на столы ножками кверху стулья. Хозяин, сидящий па высоком табурете у блестящего, покрытого никелем кассового аппарата, широко зевая, пересчитывал дневную выручку — день прошел, и слава Богу!
Подсчитав деньги, он убрал их в небольшой сейф, привинченный к полу рядом с кассовым аппаратом, и раскрыл свой «гроссбух», но в этот самый момент колокольчик, пристроенный над входной дверью, мелодично зазвонил, дверь отворилась, и в кафе вошли три хорошо одетых господина, оживленно говорящие между собой на каком-то тарабарском языке. Один из них выделялся своей грузностью. Оплывшее лицо его отливало желтизной, темные выпуклые глаза лихорадочно блестели. Его спутники внешне ничем особым не выделялись, но, судя по лицам, были возбуждены не менее толстого господина.
Хозяин кафе поспешно захлопнул «гроссбух» и выбежал из-за стойки навстречу поздним клиентам. По его знаку кафе в одно мгновение приобрело свой обычный вид — стулья вернулись туда, где им было положено стоять в дневное время, скатерти вспорхнули на столы и тут же украсились серебряными вазочками с осенними цветами. Официанты с белоснежными салфетками через руку застыли в полупоклоне, озарив лица приветливыми улыбками.
— Ну вот и пожрем, — комментировал всю эту метаморфозу Азеф. — А то у меня уж от вашей говорильни бурчит в брюхе. Столько времени переливать из пустого в порожнее!
Говоря это, он уверенно шел к столику, стоящему в дальнем углу, зашел за него и решительно уселся на стул спиною к стене так, чтобы можно было видеть входную дверь.
Чернов и Савинков (а это были они) заняли стулья по правую и левую руку от «генерала БО». Про себя они еще так, по привычке, Ивана Николаевича называли, но... с сегодняшнего вечера Боевая Организация формально свое существование прекращала, и ее руководителя отныне следовало бы называть экс-генералом.
— Что ж, помянем покойницу, — пробурчал Азеф, поднимая хрустальную рюмку с заказанной им «Смирновской». Кроме нее, он заказал всем по «бифштексу по-женски» (так он называл мясо недожаренное, с кровью), знаменитые швейцарские сыры и зелень.
— Так уж и покойницу, — зло возразил ему Савинков. — Помяните мое слово, Иван Николаевич, мы еще повоюем!