С товарищей? Он зло усмехнулся. Какие они ему товарищи! Сытые болтуны, регулярно получающие денежки из далекой России, сынки заботливых родителей, хорошо устроившихся в этой жизни и помогающих устроиться в ней своим честолюбивым отпрыскам. Конечно, от сытости и безделья, когда надоели кабаки и девки, можно собираться вечерами и за бесконечными кружками пива упражняться в щенячьем глубокомыслии и пустопорожнем красноречии, играть в революционеров-конспираторов. А потом, через несколько лет, превратившись в солидных господ инженеров с заграничными дипломами, процветать и посмеиваться над этими тайными грешками своей веселой молодости.
Он не заметил за этими мыслями, как поджарил и съел мясо, не съел — проглотил, разрывая его на куски крепкими, крупными зубами, а когда обнаружил, что уничтожил весь свой небольшой запас, окончательно пришел в ярость...
Швырнув спиртовку и сковородку обратно в сундучок, тщательно запер его и запихнул ногою на место — под кровать. Затем подошел к столу, смахнул с пего оставшиеся после еды крошки, сел на старенький венский стул — единственный стул в комнате! — и достал из-под стола потертый портфель, в котором хранил свои учебники и конспекты. Пузырек с черными чернилами и ручка с металлическим пером были тут же.
Вырвав из тетради пару листков, разложил их перед собою и принялся писать.
ГЛАВА 7
«Сим имею честь заявить Вашему Высокопревосходительству, — складывались в слова зелененькие буковки ни экране дисплея, — что здесь месяца два назад образовался кружок лиц — революционеров, задающихся целью...»
Профессор мысленно представил себе, как выглядели эти строки в письме Азефа, написанном 4 апреля 1893 года в Департамент полиции, — крупные, четко выведенные черными чернилами буквы. Ошибки только синтаксические, с запятыми недоучившийся ростовский гимназист был не слишком в ладах, то и дело забывал ставить точки, да и прописные буквы в начале предложения порою не были похожи сами на себя. Работая в архивах, Профессор привык к неряшливым строчкам своего героя настолько, что даже непроизвольно перенял у него манеру написания некоторых букв и порою ловил себя на этом. Это раздражало, начинало казаться, что даже через многие разделяющие их десятилетия Азеф таким образом подчиняет его своей воле, диктует, навязывает нужное ему отношение и к себе, и к своим поступкам.
Впрочем, Профессор не позволял себе поддаваться эмоциям и не спешил оценивать личность и деяния этого человека с точки зрения общепринятой морали. Азеф был для него фигурой из Истории, и только История имела право судить его.
Вот и это письмо в Департамент полиции с предложением услуг по «освещению» настроений своих товарищей из России, изучающих науки в Германии. И не в одной лишь Германии — беспутный Евно бежал из Ростова, не только влекомый жаждой образования, там за ним действительно водились кое-какие грешки по части нелегальщины. И теперь в письме в Департамент он называл фамилии и тех, кто брал у него напрокат крамольные сочинения в Карлсруэ, и тех, с кем был знаком по подпольным кружкам в Ростове.
Нет, он не требовал за свое верноподданническое рвение никакого вознаграждения и просил Департамент лишь об одном: в случае, если его сведениями заинтересуется полиция, сообщить ему об этом заказным письмом — на чужую фамилию и по чужому адресу...
Порядок в Департаменте был образцовый, работали там педанты и аккуратисты. Бумаги входящие, как положено, регистрировались, изучались и докладывались по инстанциям, и не просто так, а с проработками, с рекомендациями. Серьезно отнеслись и к письму из Карлсруэ от добровольного информатора...
(«Инициативника», — уточнил про себя Профессор,— в современной разведке таких агентов называют «инициативниками», то есть начинающих работать по собственной инициативе.)
Наверное, чины Департамента посмеялись над наивностью своего корреспондента, решившего было укрыться от политического сыска под чужой фамилией. Компьютеров тогда не было, но банки информации существовали достаточно богатые. Были в них и списки российских студентов в Карлсруэ, в том числе и связанных так или иначе с Ростовом. Правда, со связью тогда было похуже и на переписку потребовалось некоторое время. Но бюрократическая машина была зато, пожалуй, поворотливей современной. Не прошло и полутора месяцев, как в Германию пошло письмо, одобренное самим вице-директором Департамента.
Получив письмо и убедившись, что поблизости не было никого из знакомых, Азеф засунул его поглубже во внутренний карман и заспешил к себе на Вердер-штрассе. Он знал, что в квартире, кроме него, сейчас никого не будет — сосед Козин, тоже студент из Ростова, отправился в этот час в библиотеку, и никто ему, Азефу, не помешает узнать, что приготовили ему судьба и Департамент полиции.