— Не смей, — прошептал Саша, не глядя на нее. — Ивешка, ведь ты обещала. Не смей обращать на него своих желаний подобным образом.
— Все, уже прошло, — ответила она тихим разбитым голосом. Она хотела, чтобы он знал, что она полностью осознает свои собственные недостатки. И его тоже.
После чего она повернулась и ушла в дом, с неистовым раздражением желая лишь одного: чтобы и Саша и Петр оставили ее одну на некоторое время.
Возможно, что некоторые, живущие по соседству с Воджводом, а может быть и Киевом, смогли почувствовать эту небольшую размолвку.
Взметнувшийся подол платья и длинные светлые косы, исчезнувшие за дверью, которая хлопнула достаточно красноречиво, заставили Петра остановиться на деревянном помосте и ухватиться рукой за перила.
— Что, черт возьми, происходит? — спросил Петр. Он был вполне прав, задавая такой вопрос, после того как увидел плачущую жену, в саду обнаружил много лет назад потерянную лошадь, а его лучший друг при этом выглядел так, словно в этот момент с огромным удовольствием оказался бы в каком-нибудь другом месте.
Саша медленно спустился к нему, а Волк тут же вскинул голову и отскочил в сторону от капусты: это несомненно означало (Петр понимал эти вещи по долгому опыту), что чье-то внимание на некоторое время было ослаблено.
И как человек, привыкший к колдунам, он вполне мог предположить, что хлопнувшая дверь, появившийся на дворе Волк и выражение печали на Сашином лице были не просто совпадением.
— Я страшно виноват, — сказал Саша, и в этот момент он больше походил на мальчика, чем на взрослого молодого человека. — Это я вызвал его сюда. Я хотел, чтобы он был здесь. Теперь Ивешка злится на меня: она действительно не собиралась никоим образом влиять на тебя.
Петр взглянул на дверь, и невзирая на недомогание в желудке, подумал о том, что сейчас, за этой дверью, Ивешка должно быть старается унять свой непокорный нрав.
Но он обычно противился тому, чтобы чувствовать себя обязанным перед колдуньей-женой только лишь за то, что она не утопила его в реке, и ненавидел самого себя за то, что был зол на Сашу из-за его намерений доставить Петру самую приятную и лучшую в мире радость.
Вернуть или принять ворованную лошадь… Ведь вполне очевидно, что, судя по гладким бокам, Волк за эти более чем три года успел приобрести нового хозяина.
— Я думал только о том, как сделать тебя счастливым, — сказал Саша тихим голосом. — Я действительно этого хотел. Мне казалось, что тебе не хватает именно лошади, и я должен был позаботиться о ней.
— Кто это сказал, что я несчастлив? — пробормотал Петр, раздумывая над тем, отважиться ли ему войти в дом прямо сейчас. — Вешка! Выйди сюда! Что я сделал, ради Бога, объясни мне?
Второй его мыслью было не подниматься на крыльцо прямо сейчас. Он не хотел подниматься на крыльцо, он не хотел открывать эту дверь и разговаривать со своей женой, потому что она была не вполне здравомыслящей в этот момент: она была страшно недовольна собой из-за того, что первый раз проявила своеволие и эгоизм, приведшие ее в бешенство. Будучи русалкой, она делала самые ужасные вещи, но теперь она имела и тело и сердце, которые часто доставляли ей неприятности, и очень часто она поступала неправильно и нехорошо в случае каких-либо неожиданностей или тогда, когда происходило что-то, не совпадающее с ее желаниями. Больше всего неприятностей ей доставляли взаимоотношения с этим восемнадцатилетним мальчишкой, который помешался на ее отце, и все это почти вслепую обрушивалось на Петра и с такой силой, что иногда даже замирало дыхание. Его жена была действительно не в себе.
— Боже мой. Петр склонил голову на перила, не сходя с деревянного помоста, в то время как Саша нес какой-то вздор о том, что он не представляет, почему часть его желаний, касающаяся лошади, сработала, а вторая часть, касающаяся счастья Петра, шла и вкривь и вкось.
— Здесь нет твоей ошибки, — сказал Петр, глядя на сумеречный свет над макушками деревьев, на забор, на черного Волка, который задумчиво принюхивался к чему-то в направлении сада. — Здесь нет вообще ничьей ошибки, если только кто-то из бояр со своей стражей не придут сюда искать его. Кто знает, кто купил его после меня? Ведь у меня оставалась масса кредиторов.
— Извини! Мне так жаль.
— Саша, клянусь тебе, что я очень рад этой лошади, и я не понимаю, почему кто-то должен быть в плохом настроении, я не знаю, почему моя жена не желает ни о чем говорить со мной, за исключением, пожалуй, капусты.
— Я этого не знаю, — сказал совершенно подавленный Саша. — Петр, я…
—… прошу прощенья — я знаю что ты скажешь именно это. Но за что? Ради Бога, что здесь есть такого, о чем кто-то должен беспокоиться и терять рассудок? Моя прежняя лошадь вновь вернулась ко мне. Так чем же она недовольна?
— Потому что ты не знаешь, что могло случиться!
— Потому что ты и не намеревался ничего желать! Иногда разумный человек просто ощущает свою правоту. — И еще потому, что лошадь вытоптала ее сад. Тут он закричал в сторону дома: — Ивешка, ради Бога, здесь все только и делают, что жалеют о твоем саде! Мне не пришло в голову, что ты хотела, чтобы в первую очередь я подошел к тебе, но ведь это не преступление, Ивешка, я совсем не сумасшедший, клянусь, что нет, и я прошу прощенья, что не заметил тебя! Я обязательно заметил бы, если бы меня неожиданно не отвлекла лошадь!
Тишина.
— Вешка, уже темнеет, и я хочу получить свой ужин, черт побери! Открывай дверь!
В доме не раздалось ни звука. Его жена очень ревновала его к лошади. И в сгущающихся сумерках, тяжело вздохнув, Петр подобрал с земли корзину и мешок с грибами и уселся на краю деревянного помоста, под самыми перилами, что явно указывало на то, что вполне может статься так, что они оба проведут здесь всю ночь.
— Это она мной недовольна, — сказал Саша, усаживаясь на расколотое бревно поблизости от Петра, между тем как Волк подошел к ним, чтобы исследовать содержимое корзинки у них в ногах. — Сейчас она просто хочет подумать. Прояснить происходящее. Колдун должен…
Петр очень мрачно взглянул на Сашу, не особенно нуждаясь в данный момент в советах мальчика.
— Боже мой, — проговорил Саша и уронил голову на руки. — Я искренне сожалею.
— Не говори мне об этом. Все сожалеют. А я хочу ужинать. — Петр потер назойливый нос Волка. Лошадь вздрогнула, откинула голову и быстро вновь успокоилась под протянутой Сашиной рукой.
В результате чего по какой-то странной причине у Петра возникло еще более неприятное видение.
Человек, женившийся на однажды умершей дочери Ууламетса, которая и сама была колдуньей, человек, который изо дня в день имеет дело с колдунами, лешими и им подобными, привыкает мыслить кратко и расчетливо, причем некоторые из посещающих его в самом начале мыслей вовсе ему и не принадлежат… и неожиданно Петр ощутил в себе дичайшее, самое безрассудное побуждение: немедленно встать, прогнать Волка назад, в те самые конюшни, откуда тот сбежал…
Даже несмотря на то, что Саша так любил лошадей и его прикосновение к ним было столь же открыто и правдиво, как собственное сердце.
Но это была лишь единственная короткая, до холода расчетливая мысль. Было глупо идти на поводу взбалмошного характера собственной жены, и все же еще большая глупость оставлять ее наедине с сердечными переживаниями и странными воображениями: ведь порода колдунов была не вполне нормальной, и Саша и Ивешка сами не раз признавали это, и особенно ненормальна она тогда, когда каждый из них имеет собственное сердце. Особенно это проявляется тогда, когда они пытаются использовать эти сердца и жить подобно обычным людям. Оба колдуна, которых он любил, открыто предупреждали его, что любят его и что любовь к чему-либо из окружающего была очень опасна и для них и для всего вокруг.
Мертвые деревья были вполне наглядными свидетельствами этого.
— Вешка, — выкрикнул Петр, хватаясь рукой за перила и подтягивая себя, чтобы встать на дорожку. — Вешка, черт возьми, здесь темнеет, здесь становится холодно, а я все еще не получил свой ужин. Ты слышишь меня?