– А говорят, что лучший универсерий – в Контрарди, – сказал витаньери, решив поддеть компаньона.
Но Ростримо только пожал плечами. Тойло было подумал, что уел расхваставшегося дамнора, но шпион в добровольной отставке все же ответил:
– В Контрарди хорошо преподают точные науки и, наверное, магические. А у нас сильны гуманитарными. Гуманитарные – это…
– Я знаю, что такое гуманитарные.
– А… извини.
И они снова замолчали. Уже целую десятину компаньоны мотались по лесам и болотам, пробираясь на юго-запад – в сторону Дельты, где можно было затеряться в вечном хаосе непрекращающихся раздоров. Не сказать, что Тойло был рад, ведь он только-только оказался на родине, но оставаться в Септрери было опасно. То, что их ищут, витаньери понял в первый же день после бегства из Лейно. Помог печальный опыт наемника, выбирающегося после разгрома его армии, когда жизнь зависела только от осторожности. Поэтому Шаэлью оставил напарника в роще, с надеждой, что тот не сбежит со всем золотом, а сам выбрался на дорогу с видом уставшего путника, отлучавшегося в кусты по важной надобности. К такой простой вещи как выходу на тракт Тойло подготовился как к рейду по тылам противника, предусмотрев все до мелочей. Вздумай даже кто-нибудь распотрошить его узелок, повязанный по-крестьянски, то там не нашлось бы ничего лишнего, только вещи небогатого масари. Где был? В городе. Что там делал? Хотел в подмастерья податься. А что рожа такая разбойная – так о том же все мастера и сказали, отказывая. Теперь вот приходится домой возвращаться, три короля со смеху лопнули.
Тойло просидел на обочине не больше получаса, как с севера бодрой рысью прискакали солдаты. И можно было бы принять их за обычный патруль, но десятник остановился и внимательно осмотрел сидящего перед ним человека. К счастью, он удовлетворился объяснением про незадачливого масари в поисках городского счастья, но спросил, не повстречались ли на дороге двое мужчин, один из которых по виду солдат или наемник, а второй – чернявый дамнор. Увы, бедный крестьянин ничем не мог порадовать господина десятника, да и дамноров он никогда не видел, так ведь и септреры мы – тоже черноволосые.
Может быть, чуточку он и переиграл, потому как усатый сержант, явно повидавший всякого в жизни, покосился на Тойло недобро, но десятник уже приказал двигаться дальше.
Эти новости Ростримо не порадовали, он все пытался просчитать, кто же просчитал их. Шутка ли – и пары дней не прошло, а по округе уже шастают армейские кавалеристы и выискивают витаньери и дамнора. Рисковать, конечно, не стали, поэтому компаньоны продирались вдоль дороги, не выходя из леса. Вагнер ворчал, что они еле плетутся, но Шаэлью и слышать не хотел, чтобы выходить на тракт. Припасы еще были, а лошадям урезали рацион. В одной из деревень Тойло купил овса и припасов, проведя до этого целое утро в осиннике, разглядывая, нет ли солдат или какого-возбуждения, связанного с неожиданными новостями. Но нет, масари были по своему обыкновению сонными, интересовали их только виды на будущий урожай.
И вот уже прошла десятина, но витаньери все еще ощущал пристальное внимание к своей персоне. Прямо до зуда в коже. Дамнор, доверившись опыту компаньона, не роптал, хотя было видно, что он очень устал от ночевок на голой земле, грубой пищи и отсутствия возможности нормально помыться.
К разговору о завещании возвращались постоянно. Но какого-то конкретного решения, что с ним делать, компаньоны так и не нашли. По правде, времени на раздумья и не было, потому как днем приходилось вести лошадей сквозь чащу, которая совсем не напоминала дорогу, а к вечеру не оставалось сил.
– Может, выбросим и разбежимся?
– Сам-то веришь, что сможем? – хмыкнул Ростримо.
Тойло и вправду не верил. С этой проклятой бумагой он чувствовал себя, словно оказался посреди озера с дорогим «бастардом» в руках. Вроде бы меч на дно тянет, но выбросить такой клинок – пальцы не разжимаются.
И еще витаньери сначала никак не мог понять, почему Ростримо не хочет доставить завещание императора в Дамнор. Но шпион был уверен, что вместо заслуженно награды его просто удавят прямо в кабинете начальника.
– Мертвые удивительно безмолвны, мой друг, – объяснял он. – Удавил человека, или сломал ему шею, перерезал горло – и все, он уже никому ничего не расскажет. Мертвого не оживишь, дух не вызовешь, чтобы там в сказках не писали.
Тойло вспомнил несколько легенд витаньери про покойников, которые не только разговаривали, а еще и устраивали всяческие гадости вроде кровавого погрома в ночном лагере, но Ростримо только отмахивался: фольклор, характерный для определенных социальных групп, чья деятельность связана с постоянным риском для жизни, а образ этой самой жизни – кочевой.