– В Нью-Йорке все было розовое, кружева да бантики, персики, розовые малютки и краснеющие девицы. Папе это нравилось – и его жене тоже. Ему хотелось маленьких девочек, нормальных милых малюток, которые делают реверансы, застенчиво пришепетывают и по вечерам забираются к нему на колени послушать сказку. Мне тогда было шестнадцать. Катлине – четырнадцать. Можете себе представить? Можете?
Я подтянул до пояса простыню и постарался усмирить стук в груди. Мягко говоря, необычное положение – я уже говорил, что немало повидал, но с таким мне сталкиваться как-то не приходилось. На моей руке лежали роскошные плечи Катлины, и я тихонько сжал ее плечо, чтобы подбодрить себя.
– Нет, ничего такого, Ларри, – вмешалась Катлина, угадав мои мысли. – Ничего грязного. Просто папа хотел покончить с игрой в черное и белое, а мы… мы не хотели. Верно, Мойра?
Мойра смотрела в окно, которое уже занавесила ночь, сплошная и неприступная.
– Да, Кэйтли, мы не хотели. И они в этом убедились, верно?
Я почувствовал, как напряглась Катлина. Ничего мне сейчас так не хотелось, как выскочить из постели, набросить на голову свою смешную зеленую куртку и выскочить к своему пикапчику. Вместо этого я зачем-то спросил:
– Как?
Обе сестрички рассмеялись низким, резким смехом, царапающим горло, и веселья в нем было не так уж много.
– О, не знаю, Винсент, – сказала Мойра и снова засмеялась, откинув голову, а потом наклонилась ко мне, и ее ладонь, прижатая к груди, вздрагивала. – Просто, цвета могут иногда, скажем так, выйти из повиновения, понимаешь?
– Огонь – наш друг, – добавила Катлина, оставив в конце фразы чуть заметное многоточие.
– Если относиться к нему с уважением, – закончила Мойра, и обе снова засмеялись. Я натянул простыню повыше. Когда стемнело, Катлина зажгла пару черных оплавившихся свечей, и теперь я смотрел на их неровное пламя, следил, как желтые язычки огня умирают и снова и снова воскресают над фитилями. В мире не было ни звука.
– И… Винсент, – снова повернулась ко мне Мойра, – если вы собираетесь постоянно навещать мою сестру, я должна вам сказать, что вы просто недостаточно белый. С работой на улице придется покончить, – она снова засмеялась, но теперь в ее смехе было хоть немного жизни. – Вы ведь не хотите стать таким, как ваш знакомый, который так увлекается серфингом?
Молчание затянулось. Я слышал тихое дыхание двух сестер, они дышали в такт, и казалось, они дышат для меня, и я никогда в жизни не бывал таким спокойным и безвольным. Надо мной нависла белизна, бледный эфир пустоты, и чернота, черная, как сон без сновидений. Я закрыл глаза. Я чувствовал, как моя голова тонет в подушке, будто в бездонной трясине дремучего леса.
– И еще одно, Винсент, – сказала Мойра, и, открыв глаза, я успел увидеть, как она проходит через спальню и опускает розы в корзину для мусора. – Не могли бы вы покрасить волосы?