Никто не обращал на меня особого внимания, все оживлённо болтали друг с другом. Команда поднимала якорь, ставила паруса, и вскоре «Сьюзан Энн» развернулась в сторону открытого моря. Некоторое время я слушал и наблюдал: до сих пор мне не встречались за пределами больничной обстановки люди этого круга. Когда корабль закачался на волнах открытого моря, все разошлись. Мактиг отвёл меня в мою каюту.
– Бенсон пошлёт за вами, но не знаю, когда. Если он ведёт клипер, часы ничего для него не значат. Обычно я переодеваюсь и сплю, пока меня не позовут.
У двери он остановился.
– Странное общество на борту, но не более странное, чем сам Большой Джим. И я такой же, как все остальные. Надеюсь, вы привыкнете.
И ушёл.
Я распаковал багаж, надел пижаму и выкурил сигарету, вспоминая первые впечатления знакомства. Подумал о Чедвике: возможно, тут было какое-то соперничество из-за Пенелопы, но я чувствовал, что дело серьёзнее. Мне показалось, что Флора Сватлов испытывает явный интерес к Мактигу и не очень доброжелательно настроена по отношению к Пенелопе. И что Бурилов находит Флору очень привлекательной, чем и вызваны холодные замечания, адресованные ему леди Фитц-Ментон.
«Странное общество», – вспомнил я слова Мактига. Но, по подсказке Кертсона, больше всего меня интересовал сам Бенсон; он стоит за штурвалом своего корабля, как некогда стоял его прадед; думает так же, как его предок. Правитель крошечного мирка на «Сьюзан Энн». Его правосудие… Подумав об этом, я понял, почему Кертсон испытывал такие предчувствия.
Но долго размышлять мне не пришлось. Корабль мягко раскачивался на волнах, и вскоре я уснул.
Проснувшись, я увидел Бенсона. Он сидел в кресле, скрестив длинные ноги, курил сигарету и разглядывал меня. Его холодно-серые глаза под густыми бровями были окружены густой сетью морщин. Такие морщины оставляют солнце и солёная вода в уголках глаз старых моряков. В глазах светился юмор, как и в разрезе тонких губ. Я сел и сказал:
– Простите, если заставил вас ждать. Я думал, вы пошлёте за мной.
Он ответил:
– Я люблю наблюдать за человеком, который может оказаться для меня важным, когда он спит. Тогда человек утрачивает бдительность. Раскрывается. И я могу кое-что увидеть.
Я удивлённо смотрел на него, не понимая, шутит он или нет, и следует ли рассмеяться. Он повторил:
– Да, я могу кое-что увидеть. То, что не выявить при самом напряжённом перекрёстном допросе. Этой хитрости я научился у своего прадеда, капитана Джеймса Бенсона. Слышали о нём?
Я ответил, что слышал, что он – знаменитый моряк и плавал на одном из лучших американских клиперов. Его корабль тоже назывался «Сьюзан Энн» и что, как я понимаю, этот корабль – точная его копия. Бенсон был явно доволен.
– Не совсем точная, – возразил он. – Но когда-нибудь будет точной. Вот эта каюта, например…
Он с явным неодобрением осмотрелся, потом добавил:
– Ну, так вот, о спящих, старый капитан Бенсон, когда подозревал кого-то из своего экипажа, пробирался к нему ночью, когда тот спал, и сидел рядом. И узнавал, что хотел, от потерявшего бдительность разума. Однажды ему удалось так предотвратить мятеж, прежде чем тот начался. Так говорится в его личном судовом журнале…
Бенсон резко сменил тему:
– Кертсон говорил, что вам уже за тридцать, и что вы прекрасный специалист. Почему не ведёте свой собственный корабль?
Я вкратце объяснил причины своего пребывания в больнице. Он кивнул.
– Но человек может слишком надолго застрять в помощниках, мистер, – пусть даже в первых помощниках. Лучше начать вести свой собственный корабль в молодости, даже с риском потопить его. Почему вы захотели плыть со мной?
Я слегка раздражённо ответил:
– Потому что Кертсон считает, что вам на борту нужен хороший врач. И потому, что считает, что мне необходим отдых.
Он рассмеялся.
– Откровенный ответ, и мне это нравится. Итак, вы пришли ради меня и ради отдыха. Ну что ж, может, получится, а может, и нет. Море – женщина, и поэтому оно непредсказуемо. На море случается такое, что немыслимо на берегу.
Много раз в течение следующих недель я вспоминал эти слова.
Бенсон снова резко сменил тему:
– Мактиг сказал мне, что вам понравилась «Сьюзан Энн».
Я постарался высказать то, что почувствовал, впервые увидев клипер. Я говорил искренне; Бенсон это понимал, но слушал без всякого выражения, внимательно глядя на меня.
– А увидев вас за рулём, – закончил я, – я подумал: старая «Сьюзан Энн» пришла из прошлого не одна… она прихватила с собой своего капитана.
– Вот, значит, что вы подумали. – Он встал со стула. – Вот как… Ну что ж, во всяком случае, вы ближе всех подошли к тому, как я вижу «Сьюзан Энн». Оказывается, я в долгу у Кертсона.
Он задумчиво потёр подбородок, потом поманил меня:
– Идёмте в мою каюту.
Я прошёл за ним к двери. Как когда-то, капитанская каюта располагалась на корме. Бенсон придержал дверь, пропуская меня, и я почувствовал, что оказался в самом сердце старого клипера.
Каюта занимала почти всю ширину корпуса, два прямоугольных иллюминатора выходили на корму, по одному круглому – на правый и левый борта. По обе стороны от двери – окна. Стены из тика, тёмные и тускло блестящие, как будто отполированные временем; через потолок проходили грубо вырубленные балки. Над большим черным столом висела старая масляная лампа, отбрасывая бесформенные серые тени. Я решил, что горит китовый жир, как некогда на первой «Сьюзан Энн». А может, это та самая лампа. В нишах на стенах стояли другие лампы – меньшего размера, с сеткой от ветра. В углу – старинный столик с часами на нём. У стены – большой шкаф. Много роскошных ковров – из Китая и Индии. Но всё это я заметил позже, а сейчас моё внимание привлёк портрет, висевший на противоположной от входа стене.
Сперва я решил, что это портрет самого Бенсона. Но потом, подойдя ближе, понял, что это не так: картина была явно старая, а человек на ней одет в наряд, какой носили капитаны лет сто назад. Но каждая черта его лица – лысая голова, холодные серые глаза, длинный тонкий нос с широкими ноздрями, от которых глубокие морщины тянутся к углам тонкогубого рта – все в нём напоминало человека, стоявшего передо мной. Бенсон станет таким, может, лет через двадцать. И я понял, что любовь Бенсона к своему кораблю – не каприз, а нечто гораздо более глубокое. В третьем поколении хромосомы, эта микроскопическая связка молекул, в которой записана вся наследственность, повторились: они точно воспроизвели физические характеристики прадеда. Повторились ли и умственные его характеристики, нервная сеть мозга, которую одни называют личностью, а другие – душой? Вероятно. А до некоторой степени и несомненно. В какой-то мере человек, стоявший передо мной, и был старым капитаном. Моё первое впечатление оказалось верным. Новая плоть и кость, как для яхты – новые балки и корпус, но душа и личность те же. Но самый интересный вопрос – насколько те же?
Бенсон будто прочёл мои мысли и заговорил, уверенный, что я знаю, кто изображён на портрете:
– Часто, стоя у руля, я чувствую его в себе… он смотрит моими глазами, слушает моими ушами, руки его в моих, словно в перчатках… да, мы с ним здесь, в этой каюте…
Он смолк, и в его бледных глазах появилось подозрительное выражение.
– Кертсон что-нибудь говорил вам об этом? – вдруг спросил он.
– Нет, – ответил я.
Но я понял, что имел в виду Кертсон, когда предупреждал, что есть особые причины, из-за которых страсть Бенсона к господству может превысить на море разумные пределы.
Бенсон некоторое время смотрел на меня, потом, словно удовлетворённый, кивнул:
– Садитесь.
Он сидел молча, глядя на меня, потом вдруг разразился монологом о своём экипаже. Насколько возможно, он подбирал его из потомков тех людей, что когда-то плавали на первой «Сьюзан Энн». Большинство из них были из Новой Англии, из штата Мэн, из Глочестера, из Бедфорда. Рыбаки, умеющие обращаться с парусом, знающие все течения, и ветра ньюфаундлендского берега в любое время года. Четырнадцать человек, все опытные моряки, просоленные, продутые ветрами и продублённые морем.