Никита Кузьмич вздохнул и взялся за вилку. Есть ему совсем не хотелось, но, если отказаться, Надя станет переживать. У неё ведь единственная радость – целый день торчать у плиты. Готовит как в ресторане: то мясо по-французски, то курица по-польски, то торт испечёт, да такой, что язык можно проглотить. Одна беда – без надобности это все Никите Кузьмичу. Он с юности привык питаться просто и ограниченно, потому и фигура к старости такая, какой и у многих сорокалетних нет – плоский живот, поджарые бедра, ни грамма лишнего жира. Он бы вполне удовлетворился гречкой на завтрак и борщом на обед, а ужин традиционно отдал бы врагу. Но нет – тут тебе и сырники, и ватрушки, и плюшки, и прочая фигня, от которой слабеют мышцы, кости и ткани становятся рыхлыми, и вот уже тянет бок, шею, крестец…
– Батюшка, ты что не кушаешь? – Надежда Сергеевна смотрела на него с укоризной. Позади неё на подоконнике так же укоризненно раскинул колючие ростки столетник, словно руками развёл в негодовании.
– Я ем, матушка. – Никита с досадой обмакнул сырник в сметану и отправил его в рот, затем другой. – Все. Сыт. Благодарствую.
– Да как же сыт, когда ещё полная тарелка? – расстроилась Надежда Сергеевна. – Ну хоть ещё один!
– Нет, – твёрдо произнёс Никита Кузьмич. – Лучше чаю мне налей.
Надежда Сергеевна послушно поднялась, налила в красивый голубой бокал кипятку, кинула туда пакет с заваркой.
– Лимончик положить?
– Положи.
После завтрака Надежда Сергеевна тщательно растерла спину и бока Никиты Кузьмича мазью с пчелиным ядом, затем закутала его своей шерстяной шалью и велела полежать пару часов. Никита Кузьмич лежал на диване с видом мученика, смотрел нудную передачу по телевизору, и ему было отчаянно скучно. Наконец он решительно щёлкнул пультом и крикнул:
– Надюша!
– Что, папулечка? – ласково отозвалась та и заглянула в комнату. Руки у неё были по локоть в муке.
– Опять плюшки? – Никита Кузьмич нахмурил седые кустистые брови. – Заканчивай ты с этим, мать. Сколько, ей-богу, можно!
– Да что ещё делать, Никитушка? – растерянно произнесла Надежда Сергеевна. – Все какой-то интерес.
– Глупости это, а не интерес, – буркнул Никита Кузьмич. – Давай, что ли, на дачу завтра поедем?
– Так как поедем, батюшка, если ты нездоров? – Надежда Сергеевна всплеснула руками. – А ну как окончательно надорвёшься? Не ровен час, в больницу загремишь.
– Не надорвусь. – Никита Кузьмич решительно сел и тут же скорчился от боли.
Надежда Сергеевна бросилась к нему.
– Вот видишь! Разве можно? Тебе покой нужен и тепло. А я завтра доктору позвоню, Андрей Иванычу. Пусть приедет, поглядит тебя.
– К черту доктора, – Никита осторожно спустил ноги с дивана. – Ай! Черт бы побрал этот бок. Уй-уй-уй. – Кряхтя и охая, он побрел в кухню. Достал с полки бутылку коньяку, плеснул в рюмку, с шумом втянул носом воздух и выпил залпом.
– Зря ты, Никитушка, – неуверенно проговорила Надежда Сергеевна, входя за ним следом. – Зря. Давление подскочит.
– Да хоть и подскочит, – сердито огрызнулся Никита Кузьмич. – Надоело трястись над собой, как над писаной торбой. Скажи лучше, Колька звонил сегодня?
– Звонил. – Надежда Сергеевна опустила голову.
– Врешь ведь. – Он налил ещё стопку.
– Не вру, звонил он. Правда, не сегодня – позавчера.
– Позавчера… – Никита Кузьмич залпом выпил. – Праздник на нашей улице.
– Зря ты так. – Надежда Сергеевна вздохнула и принялась с остервенением месить тесто. – Зря.
– Не зря, и ты это не хуже меня понимаешь.
– Просто ему некогда, Коленьке. Сам знаешь, работа у него. Дела.
– Но позвонить-то матери можно? – Никита Кузьмич подошёл к жене и осторожно положил руку ей на плечо. – Разве для этого много времени нужно?
– Не нужно, – прошептала Надежда Сергеевна. – Да ты не злись на него, батюшка. Завтра, даст бог, на дачу поедем. Костерок зажжем, я колбаски пожарю. Чего тебе Коля? У него своя жизнь, у нас своя.
– У него своя, у Алки своя. Мы детей своих раз в полгода видим. И слышим примерно так же.
Никита Кузьмич отнюдь не сгущал краски. Дочь Алла сразу после института укатила в Германию на стажировку, благо у отца были на это средства. Там она и осела: устроилась на хорошую работу, вышла замуж за немца и родила сына, которого назвала Рудольф, что для русского уха звучало слишком похоже на Адольф, а потому вызывало высшую степень неприязни и отторжения. Приезжала она в Москву редко, раз в год, правда, исправно звонила по скайпу, но разговоры эти как-то не клеились, были скучными и натянутыми.
Сын же Николай жил совсем рядом, в соседнем районе. Он рано женился, наплодил двоих детей и тут же развёлся. Невестка с бывшими свекрами отношения не поддерживала, внуков им не привозила. Сам же Колька вёл привольный образ жизни – менял баб, как перчатки, ездил на горнолыжные курорты, тусовался по клубам. Престарелых родителей вниманием не баловал, а если и заявлялся в гости, то в основном за материальной помощью. Никита Кузьмич на детей сердился, но все равно любил их и в глубине души надеялся, что когда-нибудь все изменится и семья вновь воссоединится…