Река металась и билась о камни. В лицо летели холодные брызги. Кажется, хочет крикнуть река: «Прекратите!»
Но потом, обессиленная и измученная, захваченная человеческим горем, пытается подхватить его песню, и воды быстрые уносят тоску далеко-далеко.
Послышался чей-то слабый крик. Оглянулись, а это Сусар-апа машет нам рукой. Мы слезли с камней и пошли домой. Чолпан долго смотрела нам вслед. Я подумал, что мы пообедаем и вернемся. Повернулся к ней и говорю:
— Мы скоро вернемся.
Но когда пришли домой, то увидели, что Арзы-апа уже уложилась и сидит на хурджунах, готовая в дорогу. Нурали-ата велел постелить себе одеяло на улице и лежит, отдыхает. Вернулись, оказывается, из Шекера.
— О Барсхан, родной мой, куда ты запропастился? — досадливо сказала Арзы.
— Твоя Арзы-апа торопится вернуться домой. Можно было и завтра утром выехать, а сегодня переночевать бы, — попросила тетушка Сусар.
— Ой-бу, Сусар! Да разве такое сейчас время, чтобы спокойно гостить? Завтра этому же Барсхану в школу идти. Мой старик на работе. Да и меня бригадир освободил на один только день. С таким трудом упросила. Никак нам нельзя задерживаться.
— Так ведь уже полдень, — возразил дедушка Нурали.
— Ничего страшного. До ночи, даст бог, и доберемся, — уперлась Арзы-апа.
Я не думал, что придется уезжать так скоро. Не хотелось мне расставаться с дедушкой Нурали, с Сусар-апой, с Мамытбеком. Я едва сдержал слезы. Тут я впервые увидел, как Мамытбек перестал улыбаться. Серьезно и непонятно смотрел он на меня. Расставаться всегда грустно. Когда он не улыбается, лицо у него становится суровым, холодным. Груз наших осликов потяжелел. Мы везли с собой по мешку зерна. Это было бесценным богатством.
3
То, что сегодня жарче, чем вчера, мы обнаружили, едва тронувшись в путь. Арзы-апа сняла свой чапан и подложила его, свернув, под седло. Ишаки пошли споро, почуяв, что путь лежит домой. Теперь для них и груз не так тяжел. Говорят, если сам осел нечистое животное, то сила у него добрая. Арзы-апа больше не хмурится и не молчит, как в начале дороги. Она рассказывает разные истории и даже напевает какие-то старинные мелодии. Там и сям цветут подснежники, тянутся к солнцу, к теплу. Кажется, что, не выдержав жарких лучей, сбросили цветы с себя мохнатую одежду. Желтые крокусы крошечными солнцами разбросали по степи свои колокольчики. Серебряной струйкой льется с неба звонкая песня жаворонка. Отчетливо виднеются пики Алатау, подпирающие небесную синь. Ни туман, ни облака не закрывают вершин. На свежей, яркой зелени степного ковра, как ошметки грязи с сапог, буреет прошлогодняя растительность. Вдоль дороги пасутся отары овец. Едва обсохшие, крошечные ягнята с гладкой шерсткой с трудом ковыляют на дрожащих ножках. У пастуха, который доит только что окотившуются овцу, щеки красные, как яблоки.
— Правду говорят люди, что овечье молоко серебро, — вздохнула Арзы-апа.
В стороне чадит костер.
— Он сейчас будет кипятить молоко, — сказала Арзы. — Что может быть вкуснее сладкого и жирного горячего молока. В том костре лежат круглые камни. Если бросить их раскаленными в молоко, то оно тут же забурлит, вскипит. У такого молока особый вкус. Выпьешь — и твои усы топором не перерубить. Так говорят.
«Непременно надо сказать об этом способе пастуху Кузембаю, когда приедем в аул», — подумал я.
За такими разговорами мы и не заметили, как добрались до ущелья Коксай. Один вид его заставил нас тревожно умолкнуть. Вчерашняя тихая, чистая, прозрачная речушка, смиренно бежавшая по дну ущелья, наполняя его звоном и свежестью, сегодня словно взбесилась. Мутные воды затопили ее берега, грязно-белая пена летела хлопьями, вскидывались волны, бросаясь на скалы и камни. Рычала и ревела река.
Животные заволновались, дрожат, жмутся друг к другу.
— Господи! Этого только не хватало! — в сердцах вскричала матушка Арзы. — Как же нам теперь быть? Перебираться-то надо…
Несется вода с высоких гор, спешит, крушит и ломает, грозиться добежать до океана. Но только у горных речек горячий нрав, да короткие руки. Речка Коксай вольется вскоре в Куркуреу, а та в свою очередь добежит до Майманского Капчагая и станет добычей реки с обратным течением — Терс. А там теряются их имена, и вода получает новое имя — Асса — и щедро раздает свою влагу колхозной земле, поит свеклу, бежит по арыкам хозяйств, окружающих Аулие-Ату, а потом пропадает на полях и плантациях. Только ранней весной да и в теплую зиму удастся воде добраться до озера Биликуль.