Парень сошел с коня и помог нам погрузить мешки. Теперь серому придется везти оба мешка, а мы с матушкой Арзы, держась за мешки, пошли пешком.
Но прежде Арзы-апа благословила юного джигита:
— Да минуют тебя все беды в этом мире! Будь первым среди равных, родной! Ты нам помог. И тебя не оставит создатель.
Гнедой жеребец был уже на другом берегу, когда старуха бросилась к самой воде и закричала:
— Постой, айналайын! Как тебя зовут? Чей ты сын?
Парень прокричал в ответ что-то непонятное. Мы не могли расслышать его из-за рева воды.
— Как? Как ты сказал?
Джигит привстал на стременах, приставил рупором ко рту ладони и закричал. Но мы снова ничего не поняли. Тогда он помахал нам рукой, повернул коня и умчался на восток.
А мы двинулись на запад. Стало совсем темно. Заползал в сердце липкий, противный страх. Но впереди засветилась вдруг яркая звездочка. На душе стало светлей и покойней. Мы шли прямо к ней. Одно было нехорошо: мы так и не узнали, как зовут юного всадника на гнедом коне, который явился к нам, как витязь из сказки. «А не Медетхан ли то был?» — подумал я. Отныне за Коксаем я должен буду искать не только Медетхана, но и этого джигита.
ИНТЕРНАТСКИЙ ХЛЕБ
Хлеб. Его никогда не хватало Альтаю. Был он смуглым мальчуганом с тонкой детской шеей, на которой большим колючим шаром сидела толстогубая голова с запавшими глазами. Вялый, ленивый, постоянно думающий о еде, он отставал в занятиях. Мальчик использовал малейшую возможность, чтобы стать дежурным по столовой. Обязанности дежурного заключались прежде всего в том, чтобы без конца таскать воду из мутной реки двумя тяжелыми ведрами. Огромный котел, в котором готовили на сто ребят, казался бездонным. А ведь нужно было таскать воду и для мытья посуды. Речка бежала совсем рядом с интернатом, и вода в ней всегда была мутной, как интернатский чай. Рядом-то рядом, а каково было таскать тяжеленные ведра, от которых отрывались тонкие руки, ныли плечи и болел неокрепший позвоночник…
Перетаскав множество ведер воды, дежурный принимается чистить картофель. Потом он обходит длинные столы, расставляя алюминиевые миски, гнутые-перегнутые, и такие же ложки, большие, закрученные, как штопор. Они сиротливо звенят, падая на стол. Пахнет кислым, сырым хлебом. Тонкие черные ломти ложатся возле каждого прибора. Глотая обильную слюну, дежурный справляется и с этим великим соблазном. Да и как не справиться с искушением, если за Альтаем неотступно следует воспитатель или такая важная особа, как сам повар. И все же было у мальчика сто способов отвести глаза неусыпных, грозных стражей и набить рот восхитительным липким хлебом. С подозрением поглядывает на его круглые щеки строгий воспитатель. Альтай смотрит на него такими невинными, такими чистыми глазами, что педагог укрепляется в подозрениях, хотя и не может ничего доказать.
В полдень прибывает из школы голодная орда. Пронзительные вопли могут напугать самого смелого батыра. Альтай у двери мужественно отбивает первую атаку и кричит повелительно:
— Эй, вы! Не притесь толпой! По одному проходите, лешие!
Но проходит конец упоительному дежурству, и Альтай чувствует себя опустошенным, как после большого праздника. Что ему нормированная пайка хлеба? Какая-то осьмушка?! Ворчит и ворчит Альтай, а уроки, как назло, тянутся медленно-медленно. Иногда он, не выдержав, сбегал с последнего урока. По дороге заскакивал в драматический театр, узнавал, какой там идет спектакль и какими будут контрамарки. Вернувшись в интернат, он выклянчивал на кухне картофелину и вырезал из нее печать. Затем выстригал из картонной обложки учебника много квадратиков, ставил на них чернильно-картофельную печать — и контрамарки готовы. Это уже солидный капитал, так как на них можно выменивать хлеб у ребят. Завзятых театралов в интернате немало. Слава богу, есть такие, которые готовы остаться голодными, лишь бы не пропустить «Кыз-Жибек» или «Кобланды». Работников театра очень удивляет то обстоятельство, что после каждого спектакля у них остается великое множество контрамарок.
Но театралы тоже люди. После представления их желудки начинают свирепо ворчать от голода.
— Во сне забывается всякий голод, — авторитетно заявляет карачаевец Хасбулат.
— Тогда перестаньте шуметь. Спать будем, — с некоторым недоверием говорят ребята.