А вот голос плачущего ребенка…
— Эй, убирайся прочь! Да что это она делает? В дом влезла, ребенка перепугала! — И пожилая женщина с двухлетним мальчиком на руках замахнулась кочергой на борзую.
Ребенок на руках Шынаркуль посинел от крика.
Старик Медеу, съежившись, сидел в стороне. Пальцы его раза два схватили воздух, пока нащупали кебиз — остроносую азиатскую калошу. Со злостью швырнул он калошей в борзую.
Но ребенок не переставал кричать.
— Подержи-ка его немного, — сказала старуха.
Старик неловкими руками взял младенца.
— Баю-бай-бай! — запел он, чувствуя радость, которую принес в его старое сердце младенец, и словно помолодел. — Бай-бай-бай! — Чабан стал играючи подбрасывать малыша.
— Сдурел, старый, — ворчливо сказала Шынаркуль. — Да никак ты решил, что это ягненок у тебя на руках. Не тряси его так сильно да не жми ручищами.
Уже два дня находился малыш у стариков. Два дня старик и старуха по очереди носят его на руках, не зная покоя. Плачет малыш. Все, что есть у них, дают они ребенку — молоко, айран, курт… Плачет малыш. Только когда достают из мешочка горсть леденцов, на время затихает.
Старый Медеу ушел к овцам, пробираясь между невысокими кустами. Хоть и был с отарой помощник, да не выдержал старик.
— Я-то думала, ты позабавишь бедного старика, а ты ему хлопот да седых волос прибавил, Серик, — сказала малышу старуха. — Брат старика благословил тебя и отдал нам на воспитание. Мой старик радовался, как ребенок, а ты вот ревешь, сердце нам надрываешь, никак не хочешь привыкнуть. Разве хорошо это, Серик? У того старика шесть внуков, а мы совсем одиноки… Жексембек, единственный сын мой, почему ты так рано покинул нас? Почему ты так поспешил на вечный покой? — вдруг запричитала старуха. — Хоть бы оставил нам в утешение внучка или внучку! Смолоду в землю ушел Жексембек…
Давно погиб Жексембек в степях под Сталинградом. Если бы воскрес он, то сказал бы: «Моя ли вина, апа, что лежу я в земле? Я ли не хотел вам подарить внука, который согрел бы вашу одинокую старость? Разве спросила моего согласия злая пуля, пущенная безжалостной рукой?»
Но могилы скованы молчанием, а чудес не бывает.
И Серику не понять тоски бабки Шынаркуль.
Изредка всхлипывая, открывая опухшие от слез глазенки, Серик погружается в сон, прижавшись к теплой груди старухи.
В старину игрой на кобызе утешали верблюдицу, потерявшую верблюжонка.
Из старых, потускневших глаз Шынаркуль брызнули слезы. Одна слезинка скатилась на нежное горлышко ребенка. Серик вздрогнул и крепко уснул.
Вечером приехал на гнедом коне старший брат старика Медеу.
Тамариск утонул в синеватой, сказочной мгле. Взбрехнула было собака, но Медеу строго прикрикнул на нее.
— Ой, да это никак ты, Сарыбай? Отчего так поздно? Уж не случилось ли чего? Все ли здоровы в ауле?
— Все хорошо. Как сами живете?
Малыш в доме, давно уже проснувшийся, перестал плакать.
— Выехал осмотреть лошадей да вот решил завернуть по пути, проведать.
— Очень хорошо, что приехал, очень даже хорошо. Сами мы никак не могли выбраться к вам, никак не удавалось.
— А что случилось?
Серик высвободил ручонку, выставил пальчик.
— Вот, вот, ата, ата… — залепетал он.
— Ишь ты, узнал, — сказала Шынаркуль.
— Не привыкает никак. Не признает нас — Медеу придержал стремя гнедого и подхватил под руку старшего брата.
Медеу, сняв тюбетей, поглаживал смуглой рукой щетку седых волос. Глаза его были полны тоски.
— Слушай, брат, брось этих овец. Ведь всю жизнь пасешь, сколько себя помнишь. Уж и во сне, наверное, ничего, кроме баранов, не видишь. Да и днем перед глазами всегда только они. Переезжай к нам, получай спокойно свою пенсию. А мальчика я пока беру с собой.
Совсем близко подошла и слушает их беседу любопытная ворона. Сорока стрекочет без умолку.
— Ладно, ладно, что делать, что делать, — Медеу тяжело поднялся. — Пусть будет так, добро, — сказал он.
Он помог брату с ребенком сесть в седло. Гнедой не спеши двинулся в путь.
— Когда приедет завфермой, то отдай ему заявление и передай отару, — повернулся брат.
— Будет, будет, — закивал Медеу.