«Боже мой! Боже мой! Хоть бы правдой оказались ее слова! Боже мой, я боюсь, боюсь…» — беззвучно плакало сердце девушки.
— Эй, Уалия! Я все больше сходства нахожу между вами, — вдруг ясным голосом сказала Хадиша, словно терпкий табачный дым прочистил ей горло. — Да, напрягла я память и увидела вдруг Зубайду молодой, смуглой, круглолицей, совсем как ты. Ох, время! Сейчас она стала черной, ворчливой старухой. Запиши-ка мне на всякий случай свой адрес. Зубайда сама отыщет тебя, без всякого сомнения. Может, ты и окажешься ее пропавшей дочерью. Вот только дочь ее звали по-другому…
Девушка снова посмотрела в сторону гор. Какие они знакомые! Или она не видела их никогда и придумала красивый и несбыточный сон? А мать ее ушла, не оставив никакой приметы. Может, в тоске по ее ласке придумала, что лицо ее было закрыто белой шалью. Словно в таинственной маске прошла она через тихие сны. А во сне горы были и повыше, чем эти.
— Апа, я поеду в Ожет вместе с вами, — сказала решительно Валя.
Хадиша удивленно смотрела на странную свою попутчицу, веря и не веря в ее решение.
— О аллах, истосковалось сердечко твое! — сказала она наконец.
Они сошли на Борантауском разъезде. Никакой попутной подводы они не нашли, несмотря на поиски.
— Апа, десять километров — это же сущие пустяки, — сказала Валя. — Дойдем и пешком. Давайте сюда ваши хурджуны.
— Айналайын, и тебя всегда поддерживала надежда. Много лет прошло со дня войны, не вернулся и мой муж, но коли глаза не видели, то и сердце не хочет верить, ждет. А надежда, как тот лунный отблеск, соткана вся из призрачной паутины.
За спиной осталось яркое здание — петух кирпичного разъезда, окружающий его гарем из курочек — белых домиков железнодорожных рабочих и служащих. Проселочная дорога завиляла, обегая неудобные места, спускалась в сай, перепрыгивала через ручьи, бежала дальше — спешила к Ожету. Степь была похожа на потертый бархат, в ладонях сая уже пламенела новая зелень, а на равнине она проступала проталинами. На них проклюнулись удивленные подснежники. Да какая-то нахальная трава захватывала себе все в округе, не давая жизни другим растениям. Так казалось.
На пологих террасах гудели тракторы. Их тщетно пытались заглушить веселые жаворонки в ласковом небе. Весенний воздух, терпкий как молодой кумыс, заставил вдруг Валю расчихаться.
— Будь здорова, айналайын, — улыбнулась Хадиша. — Ты устала, давай сюда хурджуны.
Слабая еще, первая бабочка-лимонница вяло махала крылышками рядом с ними. Она долго плыла, сопровождая юную девушку, ищущую мать.
На зеленых саях паслись тучные коровы с тяжелым выменем. Пастух сидел на линяющем мосластом сером ишаке и долго смотрел на двух женщин из-под ладони.
«Я все это уже видела. Да-да, этих простодушных коров, глубокие овраги, звонкие ручьи. Я видела подснежники и белооблачное небо, и еще я видела когда-то эти грозные горы. Но все слишком похоже на сон». Девушку охватило нетерпение, от которого перехватывало дыхание, делались слабыми ноги, а за спиной вырастали крылья, которые несли к Ожету так быстро и так медленно.
Пастух, надвинувший шапчонку на самые глаза, вдруг закричал:
— Эй, Хадиша, ты ли это? Здоров ли твой скот, здоровы ли близкие? Как твое драгоценное самочувствие? Что за ребенок с тобой?
— Эта девочка, видать, потерявшаяся дочь Зубайды!
Пастух сдвинул шапку на затылок.
— О, айналайын! — вскричал он. — Ты жива, оказывается? Возрадуется теперь дух Мамбета-Жаке, что осталась его веточка, его кровиночка на земле!
«Видела я когда-то и этого старика», — подумала Валя.
Слух о том, что нашлась дочь Зубайды и что ее ведет домой старая Хадиша, таинственным образом успел распространиться по всему Ожету. О узун-кулак, телеграф дедов, радио бабок!
Дом Зубайды был полон любопытствующих и гостей. Еще не видя девочки, уже рыдала в голос старая Зубайда, не в силах справиться с неожиданным и таким огромным счастьем.
— Не в такие ли дни воскресают мертвые, зажигается огонь в давно холодных очагах, о мой народ! Неужели услышал меня аллах, о люди?! Айналайын, Шамшия, ты нашла свою старую мать любящим сердцем! Доченька моя, светлая моя, неужели ты идешь ко мне?
— Счастье какое бедняге! — сказали старухи. — И как ей не плакать!
— А разве дочку ее звали Шамшия?
— О аллах, забыли даже имя живого человека!
И вдруг Валя увидела старую смуглую женщину, которая бежала к ней, раскинув руки, рыдая, закрыв глаза, словно боясь ослепнуть от счастья. Она растерялась, оцепенела. Но вот обняла ее старуха, гладила слепыми руками, прижалась к ее лицу и дрожала всем телом. И долго стояли они так, окруженные молчаливой толпой. Валя рыдала. Заплакали женщины. Гордая Хадиша достала папиросу и с удовольствием затянулась.