— Зачем нам? Своего девать некуда!
— Сытость, — вздохнула Хадиша. — Дети разучились ценить хлеб.
Показалась улица незнакомой, чужой и странной. Ни души не видать. Рыжий кобель лежит в тени овчарни, высунув язык, и дышит, тяжело поводя боками. Даже неугомонные птицы, которые обычно наполняли воздух переливчатыми трелями и звонким щебетаньем, сейчас примолкли и сидят на ветвях деревьев безмолвные и неподвижные, словно нераспустившиеся почки, большие и сказочные. И только цикада трещит неумолчно из зарослей муравьиных джунглей, откуда-то из лопухов и полыни. Полдень еще не настал. Улица забылась, обессиленная зноем. Все навевало дремоту. Веки Хадиши отяжелели, обещая необычные сновидения. Тут же, рядом с дастарханом, прилегла Хадиша, подложив под голову бешмет, и сладко вздохнула. И вдруг в комнату снова ворвался зов. Она чуть приподняла голову и прислушалась.
— Фото! Фото! Сурет! — донеслось с улицы.
И на дремавшую улицу аула высыпали из домов люди. Аул лежал в стороне от районного центра, и каждый новый человек здесь вызывал интерес и жгучее любопытство. Как тут вытерпишь?!
— Провались ты со своими суретами! — с досадой проговорила Хадиша и снова опустила голову на сложенный бешмет, но тут же вспомнила, что в прошлый раз разъездной фотограф увеличил старую фотокарточку соседки Акшай, снятую еще в молодости.
«Совсем из ума выжила чертова баба! — заругалась про себя Хадиша. — Нынешней молодежи подражает и свой портрет рядом с карточкой старого Куракбаса на стенку повесила. Срам! Да еще вышитые полотенца набросила на рамки. Тоже мне, модница нашлась!»
Но сколько бы ни ругала Хадиша соседскую старуху Акшай, но все же встала с уютного ложа, не переставая, правда, вздыхать при этом. У нее и у самой было дело к бродячему фотографу, который все голосил на улице. Продолжая ворчать на старуху Акшай, Хадиша стала собираться. Она давно хотела увеличить старую карточку Максута, снятого в военной форме. Единственная фотография. А потом Максут пропал без вести. Ей все не удавалось вырваться в районный центр. Приезд «бродячего» фотографа, как она называла работника быткомбината по старой памяти, оказался кстати. Где уж ей бегать, как юной девчонке, когда скрипят и ноют колени и каждый шаг причиняет боль! А как ломит поясницу, кто бы знал! Говорят, это сказывается то время, когда обожженными ступнями мерила раскаленную землю, когда посиневшими ногами месила холодную глину, когда этими же многострадальными ногами часами стояла в ледяной воде, чтобы только напоить всходы свеклы. То время сказывается, военное… А вода была горная, студеная. А свекла была как дитя и заботы ждала от женщин.
«И чего я разворчалась? — подумала Хадиша. — Ищущему попадается спрашивающий. Лежу себе, посапываю, а он-то сам и явился».
Она откинула крышку старенького сундука и достала со дна картонку с наклеенной фотокарточкой Максута. Она была завернута в чистую тряпицу. Аккуратно развернув ее, Хадиша, щурясь, посмотрела на мужа. И показалось ей, безумной, что муж в этот миг переступил порог ее дома. Губы женщины стали пепельными. А перед ней стоял смуглый, плечистый джигит с открытым и высоким лбом, спокойными и умными глазами.
Это была еще довоенная карточка. Максут участвовал в боях под Халхин-Голом, был кавалеристом. Вернулся в аул и приводил односельчан в восхищение искусством джигитовки. Люди прицокивали языками, глядя, как он летит под брюхом лошади вниз головой, делает стойку в седле на полном скаку, танцует на крупе лошади. Слава о парне полетела по аулам. Тогда-то и встретилась с ним Хадиша…
— О жизнь! — вздохнула Хадиша, бережно вытирая рукавом фотокарточку.
Завидев хозяйку, вскочил на ноги Майлаяк, гремя цепью. Язык пса свисал чуть ли не до земли, а бока ходуном ходили. Виляя хвостом, он жалобно заскулил, вымогая подачку. Но, увидев в руках Хадиши не съестное, а какую-то бумажку, пес потерял к ней всякий интерес, зевнул и принялся ловить зубами собственный хвост.
Фотограф долго смотрел на фотокарточку и наконец спросил:
— Сынок твой, а, мать?
— В своем ли ты уме? — возмутилась Хадиша. — Это мужик мой!
— А-а… Я-то подумал — твой сынишка, — смутился фотограф.
— А ты не думай. Это вредно для твоих мозгов на такой жаре. Тоже мне, мыслитель! — резко, как щелчок капкана, выстрелила Хадиша. — Увеличить требуется. Сделай хорошо, понял? Да смотри не потеряй!
Хадиша не была грубой, особенно с людьми незнакомыми, но тут она не сдержалась. Ее задело, что ее назвали старухой и Максута принимают за ее сына. Не зря говорят казахи, что седеть супругам надо вместе. А Максут остался молодым. Даже в ее памяти.