Были на старой фотографии две улыбающиеся девушки, склонившие друг к другу головы. Теперь одна из них склонялась на другое уже, широкое мужское плечо, а джигит строго смотрел вперед, не зная, что ищет поддержки юная девичья головка. Он этого не знал…
— Ох, несчастная! Когда это вы успели сфотографироваться? — подбоченилась Акшай.
Хадиша села у весело журчавшего арыка, прислонившись к тонкому деревцу.
— А ты уж и не помнишь, Акшай? — сказала она наконец. — Мы же сразу после свадьбы специально ездили в район. Ты же раньше не раз видела эту карточку, и вдруг память отшибло, гляди-ка! Мы с Максутом не будем висеть на разных гвоздях, как вы с Куракбасом. Мы всегда были вместе! Всю жизнь!
Гордо сказала она эти слова. И голос был необычно молодым и звонким. А старая Акшай съежилась на глазах, стала маленькой и жалкой.
— Вот, дала увеличить, — продолжала Хадиша, бережно вытирая рукавом поверхность портрета. — На самом почетном месте будет висеть. Слава аллаху, вместе мы, вместе всегда… Эй, фотограф! — крикнула она вдруг. — Сделай мне еще одну такую же! Я хочу послать ее дочери в Тюлькубас. Карашо, да?
Акшай молчала. У ней не было никаких слов. Отворачиваясь, она презрительно выпятила губу. Люди медленно разошлись по домам.
И почему-то не переставая плакала цикада… там… в горькой… траве.
ЗОЛОТАЯ ЗАНОЗА
К полудню пригнал пастух стадо на ровный выпас. Коровы разбрелись, а сам он уселся под высоким колючим ченгелем.
С голого, мрачного утеса горы Бурул донесся резкий крик голодного орленка. Пастух лениво подумал, что надо бы залезть да поймать птенца, но тут же сказал себе с тоскливым безразличием, что охотник он никудышный даже и без беркута.
У ченгеля редкие узкие листья и колючки, светлые и злые. Пастух знал людей, похожих на ченгель. Сухие коробочки с семенами позванивают под ветром, оттого ченгель называют поющим тростником. Он совсем не дает тени.
Чтобы хоть как-то укрыться от палящего солнца, пастух скинул с плеч старенький бешмет и набросил на ченгель. Тень получилась скудной. Она едва прикрыла его темя с редкой порослью ломких старческих волос. Вся его жизнь была скудной на ласку. Пастух не заметил, как из-под ченгеля скользнула изумрудная ящерица и перебежала в заросли устели-поле. Шея ее быстро-быстро раздувалась и опадала. Хозяйка здешних мест была раздражена.
Ее при желании можно было легко представить не маленькой ящерицей, прячущейся в жухлой траве, а гигантским ящером, опасным и уродливым, родившимся среди других грозных чудовищ в густых папоротниковых лесах на заре жизни. Ящеру пришлось стать мелким пресмыкающимся, чтобы выжить.
— Выжить! — кричало все его дремучее существо.
— Выжить! — требовал неумолимый закон природы.
Что ж… и таких людей встречал пастух, тех, которые из людей превращались в пресмыкающихся, потому что все их студенистое нутро вопило от страха и было полно единственного и отчаянного желания — выжить!
А сейчас за пастухом следили века, и были у них глаза холодные, без век. Само время следило за человеком глазами ящерицы.
Скотник достал из холщовой торбы полбуханки хлеба и две посудины. Потом он расстелил мешок и разложил на нем свою провизию.
Ящерица не мигая смотрела на бутылки, которые сверкали острым отраженным светом. В одной был айран, в другой — водка.
Пастух вчера должен был получить деньги за свой нелегкий труд. За каждую корову ему платили в месяц по рублю. Конечно, сумма могла бы оказаться порядочной, если бы все платили аккуратно. Нет, он не станет возводить напраслину и зря чернить людей, большинство отдавали деньги вовремя. Люди понимали его трудную жизнь и не лишали его честного заработка.
Но были и забывшие аллаха, такие, как Катша. Даже если и были деньги в ее кармане, она говорила: