Глаза пастуха широко раскрылись. Что это? Кажется, человек перед ним сидит? Платок на голове или… А усы откуда у девушки?
— Апырай, да ведь кудаша совсем не так выглядела! — громко простонал он.
— Вот еще мне бабник! Эй, где коровы?
— А-а, это ты, Абди, охранник… То-то вижу… Коровы… здесь.
— Черт бы тебя побрал! Все стадо давно в кукурузе жирует, а ты здесь с духами да шайтанами беседы ведешь! Какой бес в тебя вселился?
На старом месте остался один племенной бычок. Стадо исчезло.
Пастух быстро трезвел.
— Проклятая животина! — взревел пастух и с размаху швырнул толстую палку в узкомордую белую корову.
Та замерла, даже глаза зажмурила. Палка со стуком ударила ее по рогам. Мотнув головой, корова двинулась по кукурузе, ломая и круша хрупкие стебли, жадно хватая зубами целые пучки лакомого растения.
Визгливо кричит Катша на краю поля:
— Чертов трясун, псих вонючий! Чтоб ты рассыпался, припадочник! Такую кукурузу сгубил, проклятый!
Нет, это не она. Не хочет верить пастух, что гибкая кудаша на его глазах превратилась в злющую, безобразную старуху. «Эх, Катша! И в то время ядком сочился твой язычок, а сейчас далеко до него и змеиному жалу. Все изменилось, кроме твоего языка…»
Проклятые коровы!
Старуха его Жупар стояла возле ишака, зло поджав губы, не зная еще толком, верить или не верить рассказу охранника Абды.
— О несчастный дулалей! И откуда взял только пливычку водку на лаботе хлестать! Длуг тебе водка? Еще о девках думает, сталый хлен! Я тебе покажу девок! — наконец завопила и она.
Джумали-пастух с трудом выгнал стадо из кукурузы и погнал по колхозной улице, подняв густую пыль. И в этой густой пыли он снова видел свою белогорлую кудашу. Бедное старое сердце, оно снова ноет, живуча золотая заноза, проникшая туда в далекой юности.