— Авария действительно была. Но не по моей вине. Никто меня не судил. Комиссия комбината выяснила мою невиновность, и мне разрешили продолжать работать на старой должности. Более того — чуть позже доверили работу заместителя начальника рудника.
Сигарета дрожала в руках Оники, пепел вот-вот должен был упасть на стол. Этот серый комочек сгоревшего табака вдруг напомнил Нариману «козырек». Тот самый «козырек», который свалился на бульдозер пьяницы Сембая. Бывает, экскаваторщики вырубают породу по горизонту и оставляют над головой такие «козырьки». Они очень опасны. Пьяный Сембай остановил свой бульдозер под таким «козырьком» и уснул. «Козырек» обрушился и…
— Странно. Ничего не могу понять! — удивился Оника. — Вы говорите так, а Хамзин иначе. Не понимаю. Хамзин — главный инженер комбината, я не могу с ним не считаться. Конечно, я вправе решить и без него. Но Хамзин лицо заинтересованное. Он ваш непосредственный начальник и не может оставаться безразличным к приему новых людей. Так вот, знайте, что он против.
«Что делать? Рассказать о наших отношениях с Хамзиным, ничего не скрывая? Может, сказать, как он защитил свою кандидатскую, как был против наших предложений, всячески препятствовал им, а потом украл и защитил как диссертацию? Выложить все, а? Но как сказать о том, что он и любимую у меня увел? Знает ли директор, что он оставил жену с двумя детьми? Но… говорят же: не рой другому яму — сам в нее упадешь. Почему он всегда встает на моей дороге? Никакой вины у меня перед ним нет, а он всюду стремится причинить мне зло. Или боится моей мести и хочет, чтобы я был подальше от него? Неужели нет нам двоим места в широком мире, неужели тесно на таком гигантском комбинате?»
— Говорите, — приказал Оника и так страшно закашлялся, что лицо посинело.
Нариман ждал, пока пройдет приступ, молча водил пальцем по столу.
— Решайте сами. О чем мне говорить? Я приехал к вам не с улицы, не сам по себе. У меня направление. Вернусь в Рудный, если я вам не подхожу. Ничего для меня страшного не произойдет.
— Так, так… В Рудный… — Оника задумался. Пристально глядя на Наримана, он удобней уселся в кресле. — Рудный… Знаете что, не спешите. Сан… Сандыбаев вот!.. Погуляйте пока, только не уходите далеко.
Нариман молча кивнул головой и вышел.
Он сразу понял, что судьбу его решит телефонный звонок. Конечно, Оника знает Сандыбаева, директора Соколовско-Сарбайского комбината. Оника ему позвонит. И решит так, как скажет Сандыбаев.
Вот жизнь! Никуда не денешься от прошлого. Теперь ему вспомнились встречи с Сандыбаевым. Кажется, между ними никаких трений не возникало. И относился директор к нему неплохо. Правда, после истории с Сембаем он приказом освободил Наримана от должности, но потом, как только комиссия все выяснила и доказала его невиновность, восстановил его на работе. А что еще? Больше, пожалуй, ничего такого не было. Другой на месте Наримана сумел бы себя показать, понравиться и запомниться начальству. Сейчас Оника спросит: «Что за человек Данаев?» Конечно, спросит. А Сандыбаев ответит: «Что за Данаев? Какой такой Данаев?»
Вот тогда будет весело. Но это вполне возможно. Комбинат велик. Инженеров, подобных Данаеву, много. И Сандыбаев не обязан помнить каждого.
Из-за таких вот мелочей, которые и внимания-то не стоят, круто меняется судьба.
Время в таких обстоятельствах начинает ползти с мучительной медлительностью. Нет ничего труднее, чем ждать и догонять. А тут не свидания ждешь, а решения собственной судьбы. В голову разные мысли лезут. Сомнения начинают одолевать. Тревога поднимает голову, как холодная змея со стеклянными глазами, и сердце холодеет. Теперь, когда у директора возникли сомнения, он его, конечно, главным инженером не поставит. Что тогда делать? Вернуться в Рудный? А с чем возвращаться? С поражением? Сказать, что его в Карасае не приняли? Какое расстояние между Рудным и Карасаем? Три тысячи километров. На одном конце провода Сандыбаев, на другом — Оника. И разговор идет о Наримане Данаеве.
Большим людям нельзя ошибаться в оценках людей. Справедливость их должна быть вне сомнений. Волос они должны уметь разделить поровну, чтоб ни у кого не было обиды. Особенно когда решается судьба человека. Одно ведь только слово — и судьба решена. Предположим, что Сандыбаев сидит в своем кабинете в дурном расположении духа. План, скажем, горит. Или выговор сверху получил. Всякое бывает. Всем то хорошо, то плохо, то весело, то грустно. Кто знает, как себя чувствует сейчас Сандыбаев. Может, его и вовсе нет на работе. В командировке, в Алма-Ате, а то и в Москве. Тогда Онике придется расспрашивать о Наримане других людей. А что скажет тот, другой? Какой еще человек подойдет к телефону?