— О господи! — вопила Тан-Шолпан. — И меня еще называют женой главного инженера! Хожу как нищенка! Заел ты мою молодость! Зачем только пошла я за тебя замуж?! Чтобы юность свою сгубить в этой дыре? Что хорошего видела я в жизни? Ой-бай! Даже тряпку несчастную достать руки коротки! Всякая корова носит, а я чем хуже?! Позор! За что мне такое?
Жарас попытался ее образумить:
— Родная, мне странно это слышать от тебя! Ты же не была мещанкой. Не стоит, право, ссориться из-за тряпок. Ты у меня умница. Не в тряпках смысл жизни, нашего счастья…
— Вот еще божье наказание! Да за что?! За что, господи?! До чего твердолобый! Еще будет меня учить, как жить! Мне, как дурочке, втолковывает, в чем смысл жизни! Свои поучения можешь спрятать в карманчик кальсон! У тебя же там тайничок. Не то намажь на хлеб и ешь вместо масла. Какие радости вижу я в этой глуши? Скажи, какую иную жизнь ты можешь мне предложить в сей Тьмутаракани? Что здесь есть, кроме проклятых камней и высохшей земли? Посмотришь по сторонам — камни, оглянешься назад — камни, всюду камни, бездушные, мертвые. Камни, камни, камни… И под боком каменный идол с медным лбом! Да по сравнению с этим гиблым местом Рудный просто рай. О господи! Каждый второй едет в Алма-Ату, так ты туда даже кончик рыла не осмелился сунуть, а удрал в этот Карасай, словно по тебе всесоюзный розыск объявили. И то верно! Тут никакая милиция не отыщет никакого преступника. А ты хоть и не убил, зато душа у тебя черная, как у бандита. Обманул! И чем только соблазнил меня, дуру! Горами золотыми! Где они? Уж не те ли, что за окном? Звезды достать обещал. А на кой мне леший те звезды, тем более что они не твои. На руках носить клялся? Так мне на диване удобней будет. Ну, где обещанный рай?!
Разговор происходил на кухне. Жарас пришел домой в обеденный перерыв и пил чай. Бледная от злости Тан-Шолпан гремела посудой, словно хотела перебить ее всю на счастье, которое не удалось поймать в клетку холодного расчета. Кружевной подол сорочки выглядывал из-под халата из китайского шелка, у жены был злой, неопрятный вид. «В девушках все красны, откуда берутся дурные жены?» — подумал Жарас, невольно уставясь на подол комбинации, висящий из-под халата.
Продолжая кричать, Тан-Шолпан схватила тупой нож и принялась отпиливать углы бумажных пакетов с молоком.
— Дорогая, — не выдержал Жарас, — да возьми лучше ножницы!
— А-а-а, тебе, видать, действует это на нервы? А то, что ты меня столько лет пилишь тупым ножом, тебя не трогает? «Эх, да кто поверит, что тебе нечего надеть? Ты ведь жена главного инженера! Поди, целый гардероб нарядов бережешь для столицы? Хитруша такая! Кому, как не тебе, птиц хватать на лету! Наше общество тебе не подходит, красавица?» — как говорят мне бабы на работе, а мне это легко слышать, сам посуди! И говорят не раз и не два, с ухмылочками да шуточками. У меня сердце кровью обливается. А тебе все нипочем.
Чтобы избежать в дальнейшем подобных истерик, Жарас, ценивший семейный уют и домашний покой, обратился к Жаманкулу Ахрапову, который приходился родным братом геологу Аманкулу.
Однако свободного доступа на склад оказалось мало. Чтобы получать от него радость, потребовались деньги, и немалые. Главный инженер комбината зарабатывал совсем не плохо, но если то, что собирается по ложке, тратится плошками, не хватит никаких денег. Эта крайняя нуждишка стала причиной новых ссор, все более бурных и частых. Один из таких скандалов только недавно потряс стены дома Жараса.
У Жараса скончался дядя. В городской газете появилось небольшое соболезнование, набранное петитом. Собственно, горе для Жараса небольшое, но сочувствующих вдруг оказалось очень много, каждый считал своим долгом навестить убитого горем родственника именно в его доме. Это не считая тех, кто останавливал его на улице и в коридорах комбината. Были и другие, которые по разным причинам считали себя близкими ему. Так прошел день, второй. Без угощения никого не отпустишь. Надо отдать должное Тан-Шолпан — стол ее всегда был готов для встречи гостей.
Гром грянул на третий день. Засверкала молния. Ударил град.
— Эй, любвеобильный господин, столь подверженный родственным привязанностям! Не пора ли зарабатывать деньги? Или ты думаешь питаться своим горем и упиваться им? Доставай деньги! Спрашиваешь, зачем они? Так не бойся, я их своим родичам не собираюсь отправлять. На твоих же родственников потрачу, которые придут соболезнование выразить.
— Больше никто уж не придет. Да если и придет, им ничего не нужно. Зайдут и выйдут, не станут рассиживаться за дастарханом до рассвета.