В трех комнатах домика все сияло чистотой. Такую чистоту встретишь не в каждом доме уважаемых сородичей в родном ауле. Нариман был приятно удивлен.
— Как твои дела, сынок? Все ли устроилось для тебя благополучно? Приступил ли уже к новой работе? — спросил Ахан, присев на колени.
— Спасибо, Аха! Все в порядке. Только трудно очень. Дело, сами знаете, новое, только начинаем строить.
— Конечно, конечно, — согласно закивал аксакал, теребя свою козлиную бородку, накрутил ее конец на палец и пытался поднести ко рту. — В прошлые годы, когда я работал в партии Безрукова, Нартас был голой пустыней, ничего там не было, а вы город целый строите. Конечно, трудно.
— Вы работали вместе с Безруковым?
Старик пристально посмотрел в лицо парню, который и не думал скрывать свое удивление.
— Я, светоч мой, работал рядом с Безруковым. Нартас открыли Безруков с Гиммельфарбом. С ними делил я хлеб, и пуды соли вместе съели. Раньше и названия такого не было — Нартас. Называли просто Беркутиным склоном. Однажды Гиммельфарб вызвал меня и спросил: «Аха, как будет по-казахски камень плодородия?» — «Нартас», — коротко ответил я ему. С тех пор и стало место так называться — Нартас. На картах так и отмечали.
— А вы хорошо знаете русский язык, — заметил Нариман, услышав, как чисто старик произнес слова «камень плодородия».
— Научились кое-чему, — легко улыбнулся хозяин. — Как только приезжала геологическая партия, сразу же начинала меня разыскивать и с собой забирала. Проводником просили быть, дорогу показывать, называть разные места со старыми именами. Работал. Камни дробил, образцы искал, шурфы копал, буры ставил. Деньги большие платили, хорошо зарабатывал. Безруков был поэтом. Сидит, бывало, на камне и пишет что-то. Думаем, карту чертит или записи новых образцов, а он стихи пишет. Перед войной Безруков пешком пришел в наши места из самого города Аулие-Ата. Вот о таких людях и говорят, что они, как мотыльки, преданы огню. Крылья опалят, а не улетят от пламени. Горят, понимаешь. Работа для них большой пожар… Ох, беседа хороша, да за ней забываешь о теленке, который к матке припустится, а колотушки тебе достанутся. Ну, джигиты, кто из вас умеет барана резать? — Старик поочередно посмотрел на своих молодых гостей.
Нариман ничего подобного не ожидал.
— О каком баране вы говорите, Аха?! Не надо, что вы! Ради нас не стоит делать этого! Мы чаю попьем и поедем. Торопимся, работы много, аксакал.
Ахан опустил голову и некоторое время молчал, рассматривая узоры на войлочном ковре.
— Не поступай как чужой, — сказал он наконец, не поднимая головы. — Казаху великий отец не выделил доли, не разрешил отделяться. Есть должок за мной. Подарок за новое место твое, сынок. Неужели все это не стоит одной овцы? Иначе стыд для Ахана. Может, ты, светоч мой, думаешь, что старику что-то нужно от тебя? Нет! Мне ничего не нужно. Слава аллаху, всем я доволен, все есть у меня, свое, не чужое. Времена хорошие сейчас, только сумеете ли вы понять это, другого ведь не видали… Белое брюхо верблюда распоролось. Так говорят о сытом и мирном времени. Всего хватает. Лишь бы сохранил нас бог от ненасытных. Надо знать меру своих потребностей и не грабастать все подряд. Говорят же: умеренный будет сыт, неумеренный последнего коня зарежет. В доме старого Ахана есть небольшой достаток, сынок, и все тебе предлагается от сердца. Я ценю чужую щепетильность и поэтому говорю тебе, что в этом доме все честными руками заработано. Мы не сидим сложа руки, хотя и живем в стороне от людей. Весь Карасай пьет чистую воду из этого ущелья, а собирается она в моем море. Я слежу за чистотой этого источника, сынок. Я сторож этой воды. Ну, говорите же, кто из вас умеет резать барана?
Нариман с Сериком переглянулись. Серик вечером должен был идти на свадьбу друга. А Нариман созвал людей на совещание, назначил время. Серику надо быть в Нартасе в пять часов, Нариману — часом позже.