«Я дошел до точки, а как же другие?» Страшным усилием воли он попытался взять себя в руки, но глаза слипались сами собой. Нариман не почувствовал даже, как добрался до огромного колеса «БелАЗа» с подветренной стороны, тут ноги его подогнулись, и он упал. На короткий миг пришло забытье, принесшее странные сны. Нариман купил у мастера в Байкадаме новехонькую шестикрылую юрту, погрузил ее в «БелАЗ» и отвез матери в аул. «БелАЗ» не стал объезжать Каратау через Аулие-Ату и Куюк, а двинул прямо через горы, срезая путь. Через пропасти и бездорожные скалы он перелетал, как птица, и крылья его шумели, поднимая могучий ветер. С двух бортов выросли крылья у машины.
Аульчан очень удивил «БелАЗ». Они хватались в изумлении за воротники и цокали языками. «Много видели мы разных машин, однако крылатого самосвала видеть до сих пор не приходилось». Старейшина аула аксакал Байжуман простирал к небу трясущиеся руки, радовался и гордился:
— О мир! Сын какого народа спустился в родной аул на крылатой машине, скажите мне? Наш сын! Наш Нариман!
Апа очень обрадовалась подарку. Весь аул сбежался ставить юрту. Мать вынесла старый шанграк, люди дружно взялись и закричали в лад:
— Поднимай! Поднимай!
Нариман проснулся. Товарищи, подхватив его под мышки, пытались посадить в теплую кабину «БелАЗа». Но Нариман чувствовал себя отдохнувшим, словно на самом деле побывал в родном ауле.
С рассветом буран несколько поутих. Немного прояснело, и стало возможным разглядеть силуэты машин и людей, полузанесенных снегом. Улеглись слепые вихри, умчались смерчи, и поползли по огромному снежному морю, извиваясь и свистя, белые змеи. Необозримые застывшие волны, снежные барханы.
Прошло совсем не много времени, люди не успели перевести дыхание, как змеи перестали ползти по земле, сбились в огромные стаи, взвились в небо, заплясали, запрыгали, обратились в смерчи и снова, смешав небо с землей, закрыли все кругом от глаз человеческих. Пропали из виду только что темневшие очертания машин и людей, словно буран раскрыл пасть и тотчас проглотил их всех. Началась бешеная свистопляска. И уже не белым казался мир, а пепельным.
К поставленным столбам подошли монтеры. Им предстояло соединить провода. Всякие попытки залезть на обледеневший столб кончались неудачей. Ветер срывал смельчаков. Току Сембину удалось добраться до вершины одного столба. Он поглубже вонзил кошки в дерево, обнял столб левой рукой, а правой принялся доставать плоскогубцы. Бешеный порыв ветра ударил его под мышки, сорвал руку со столба и отбросил Тока в сторону. Кошки удержали его, и Ток повис, раскинув руки. Его крик прорезал вой бурана. Он звучал страшнее крика раненой лошади. Нариман кинулся к столбу, вырвал у кого-то из рук кошки, быстро привязал их к ногам и полез к Сембину, который висел безвольно, потеряв сознание. Ветер задирал полы его полушубка, мотал его, пытаясь сбросить свою жертву на землю.
— Ток! Держись! — закричал Нариман и захлебнулся — ветер вогнал его крик обратно в глотку. «Бедный джигит, хоть бы не разбился!» — молил Нариман. Лезть на столб соединять проводку было вовсе не делом экскаваторщика. Но Ток не захотел остаться в стороне и настоял на своем.
За Нариманом лезет еще кто-то. Ветер отчаянно взвыл, стараясь сбросить и этих двух. Наконец Нариман добрался до вершины столба, пристегнулся к нему широким поясом, освободил руки и потянулся к Току. Второй сделал то же. С великими трудностями спустили они Тока на землю, бережно опустили товарища на снег, под колесо «БелАЗа». Лицо Тока было белым, почти неразличимым на снегу. Видно, не выдержали ноги тяжести, сломались кости где-то в щиколотках. Дай бог, чтобы оказался простой вывих!
Трое суток бушевала буря, а на четвертые внезапно кончилась. Взошло наконец огромное холодное и тем не менее желанное серебряное солнце. Небо синее осветили радостные девичьи глаза, и оно приняло их цвет. Все оказалось на месте. Горы лежат. Степь раскинулась. Застыли внезапные валы белого океана. На землю, укрытую сверкающим парчовым пологом, смотреть невозможно — глаза болят.
Бураны для Наримана не новость. В детстве он не раз видел знаменитые чакпакские бури. Их небольшой аул стоял как раз на пути главного ветра. Зимой аул часто заносило снегом. Кончался буран, а на месте аула лежала снежная равнина. Можно было подумать, что вымерли его жители — люди, собаки, кошки, коровы… Но начинал в одном месте шевелиться снег, обрушивался, и на свет божий появлялась человеческая фигура. С огромным удивлением осматривался вокруг, словно пришелец с Луны, а потом вдруг начинал кричать. Ликующий крик дробил белое безмолвие, разрезал притихшую пустыню: «Эге-ге-е-е-й! Ого-го-о-ой! Я жив! Жив!» В ответ ему резко каркала ворона. Она перелетала на верхушку дерева, похожего сейчас на куст, и хрипло плакала. Вдали замирала на белом снегу красная проголодавшаяся лисица. Она не сводила глаз с равнины, на которой стоял одинокий человек и сидела на ветке черная ворона, вполне пригодная для ее зубов. Голодная лиса оставляла на белом снегу строчки своей невеселой повести. Следы ее — книга для тех, кто умеет читать. Жалоба зверя на суровую зиму, на голодную зиму, на жизнь, полную опасностей.