У Наримана мозги в простоквашу превратились. Мысли разбегаются, как нашкодившие ребятишки. Вдруг вспыхнуло желание схватить Адиля за глотку и заставить его сказать все, что тому известно. Однако он молча достал из кармана три рубля и протянул несчастному. Теперь и он перешел с ним на «ты»:
— Вот, возьми, пожалуйста. Только скажи, ради аллаха! — Голос его невольно задрожал.
Адиль рассмеялся. Только невеселым был тот смех. Голова его затряслась.
— Не веришь? Я же сказал — завтра. Работы сейчас невпроворот. Кончился отдых для экскаваторщиков. То и дело кабели надо наращивать. А для этого, сам знаешь, надо все время вести электролинию. Начальник по фамилии Ахрапов нахрапом берет. Орет, сволочуга! Чуть где случится обрыв, так он всех предков по женской линии переберет.
Молниеносным движением, почти не заметным глазу, выхватил Адиль из рук Наримана зеленую бумажку и заговорщицки ему подмигнул. Три рубля тут же скрылись в ладони Адиля, смятые и вожделенные. Теперь никаким бульдозером не разжать кулак Адиля, в котором зажаты деньги.
— Ну, браток, мне пора. До скорого свидания на автовокзале. Уговор не забудь.
Он выскользнул в дверную щель и пропал в темной круговерти зимнего скорого вечера, как тяжелый сон.
«Ему бы пить бросить, — с сожалением подумал Нариман. — Лечиться надо несчастному. Кабы не пил, то какой умный и знающий человек был бы. А вдруг он и вправду знает тайну аварии? Апырай! Хоть бы так оно и было!.. Он обещал сказать завтра. Эх, не нужно было отпускать его! Может, следовало его доставить в милицию, чтобы там его допросили как следует?»
— А ты знаешь, что сегодня у нас выходной день? — спросила Марзия, проводя ладонью по голове Наримана, сидевшего, сгорбившись, за низким столиком у окна.
Он поднял голову, и Марзия увидела, что глаза его покраснели.
— Ах ты боже мой! — обеспокоилась Марзия. — Да оставь ты хоть сегодня эти свои бесконечные расчеты! Снова начал? Глаза красные, щеки запавшие. Так и извести себя недолго. Все выяснится рано или поздно. В любом случае я рядом с тобой, всегда. И радость разделю, и в беде не покину. А ты все один да один. Зачем же так? Слушай, а не пойти ли нам прогуляться на лыжах? Вот здорово будет! Вчера как раз снег выпал. День такой ясный стоит, что грех киснуть в четырех стенах!
— Ну вот, — недовольно сказал Нариман, — люди смеяться станут. Скажут: «У него вина на шее такая, а он на лыжах раскатывает».
— Кому смешно, пусть смеется. Что нехорошего в лыжной прогулке в выходной день? — Марзия взяла его лицо в горячие свои ладони, наклонила к себе и слегка прикоснулась губами.
На лыжи они встали только, когда обошли Дегерес и углубились в ущелье Тасауз.
Сердце Наримана было не на месте. О вчерашнем визите Адиля он не сказал Марзии ни слова. Не хотелось причинять ей боль лишним напоминанием о бывшем муже. Ему в общем хотелось, чтобы Марзия совсем забыла про Адиля. Невольно вспомнились вчерашние слова Адиля о том, чтоб «исчезнуть, пропасть для всех, чтобы уши не слышали и глаза не видели». Задумал, так пусть исчезнет. Только не смерти желает ему Нариман. Пусть живет, дышит, думает, радуется, страдает…
— В Сунге мы зимой каждый день на лыжах ходили, — звонко сказала Марзия, которая шла следом за ним. — А какие соревнования проводили всем классом! С тех пор до сегодняшнего часа ни разу не становилась на лыжи. Отвыкла даже. Ой, Нариман! Упала!
Сверху казалось, что дно ущелья выстлано белой пуховой дорожкой. На снегу узоры следов. Одни похожи на скромный орнамент, другие напоминают арабскую вязь, третьи — клинопись. Здесь пробежал заяц. По обеим сторонам ущелья буйно растет облепиха и боярышник, барбарис, терновник. В их зарослях хоронится зайчишка. Высохшие плоды, сладко тронутые морозом, видны на оголенных ветках дикой яблони. Крепкие черенки у яблочек. Даже осенние ветры не смогли их сбить на землю, покрытую перегнившими плодами. Остались яблочки на ветках, высохли под ветром, и сейчас белобокая сорока лакомится ими. На кривых ветках каратала повисло мертвое крыло.
Когда проходили они под одиноким кустом боярышника, на голову Наримана вдруг посыпался снег. К горам понесся веселый смех Марзии над Нариманом, выгребавшим снег из-за ворота. Она снова ударила лыжной палкой по ветке и сама встала под густо посыпавшийся снег. Звонкий смех в безлюдном и тихом ущелье встревожил сороку. Она с криком поднялась с яблони, полетела, возвещая жителей ущелья о гостях. Была она похожа на черную шапку с белой подкладкой, пущенную в небо рукой краснощекого озорника. Хвост ее болтался по ветру, подобно тесемке.