— Видеть я их видела, но в глаза специально не заглядывала. А зачем?
— Во взгляде их много тайны и скрытых чувств. Звери не умеют плакать. Если бы они умели плакать, то все посетители зоосада утонули бы в их слезах. Совсем не нужная жестокость. Зверинцы-то появились в старину для забавы королей и цезарей, ханов, шахов и беков. Не от насущной необходимости для простого народа родилась забава. Будь на то моя власть, отпустил бы я всех зверей на свободу и закрыл бы зоопарки навсегда. Архара гораздо интересней видеть не за железной изгородью, а вот таким, гордым и вольным, стоящим на вершине утеса. Ты посмотри, как он прекрасен! Просто сказка!
— Ой, нет! Это наш архар! — не выдержала Марзия. Голос ее вырвался неожиданно громко и звонко.
Архар подогнул переднюю ногу, подтянул ее под себя, нагнулся, повернул голову к людям, стоявшим на дне ущелья, и какой-то миг настороженно смотрел на них. Потом, не теряя достоинства, одним прыжком скрылся в камнях.
— Не узнал! — с горьким сожалением сказала погрустневшая Марзия.
— Да нет, это другой архар, — пытался утешить ее Нариман.
«Твой архар давно уже почил в объемистых желудках Жараса и Аманкула», — сказал он про себя, но открыть правду Марзии не решился. Даже малая надежда на то, что бродит архар где-нибудь среди камней, и та хороша. Что изменится, если скажет Нариман, что убит ее архар выстрелом Жараса? Марзия верит, что ее домашний архар живет в горах. Так пусть продолжает верить.
— Вернемся, — попросила Марзия, расстроенная встречей с горным дивом.
Возвращались они не по старой своей лыжне, а вышли на противоположный склон ущелья, на солнечную его сторону, и стали прокладывать новую лыжню. Путь их невольно становился извилистым, потому что идти приходилось среди кустов терна и боярышника, обходить деревья, стволы диких яблонь. Когда перевалили они через пологую часть склона, перед ними открылась белая равнина с небольшим кладбищем. В центре его высился белоснежный, сверкающий на солнце мавзолей. Приземистые могилы с пирамидками, увенчанными полумесяцем, огороженные глинобитными или железными заборчиками, терялись рядом с его великолепием. Сложенный из белого силикатного кирпича, не подвластного ни ветрам, ни дождю, под куполом, обитым цинком, мавзолей был построен на века. Надпись на большой мраморной плите гласила: «Ахрап Туребаев. 1901—1969 гг». Свежая могила. Возведена не раньше осени. Точно такой же силикатный кирпич сложен на товарной станции Нартаса. В самом конце прошлого лета привезли для строительства школы пять платформ. Не оттуда ли взяли потомки Ахрапа материал для мавзолея? У некоторых казахов совсем не осталось совести — ни заботы о детях, ни почтения к старикам.
Нариману вспомнился мавзолей святой матери Домалак у Бурулдая. Его не сравнить, конечно, с этим. Ни площадью, ни красотой, ни мастерством ни в какое сравнение не идет. Выходит, этот Ахрап Туребаев был особенно знатным, славным человеком?
— Ты не знаешь, кто это? Не отец ли Аманкула? — спросил Нариман, повернувшись к Марзии.
Та передернула плечами и отрицательно покачала головой.
— Рассказывают, что во время войны некто Базали разрушил мавзолей Домалак-апы, а когда жизнь наладилась после победы, стала сытнее и теплее, то решил восстановить его. С каждого дома собрал по рублю. Со всех, кто считал себя детьми Домалак, со всех ее потомков, были собраны деньги, и счета им не было, так много оказалось у нее детей. На них можно было не только отстроить заново один мавзолей, а целый город поднять. Но попали те деньги в руки нечестных людей, корыстных, бессовестных, и растеклись, как вода в песок впитались. И построили Домалак-апа маленькую гробницу из обычного красного кирпича, не выше шалаша колхозного сторожа. Но не в гробнице, в конце концов, дело, а в памяти народной…
Мощный ровный гул работающего экскаватора отрезало, как ножом. Из кабины высунулась голова Тока. Он заорал на шоферов «БелАЗов»: