— Нет ли злого умысла в этой смерти? Он явно кого-то боялся.
Майор развел руками, пожимая плечи.
— Никаких тому доказательств. В том же сундучке обнаружена заявка покойного на подстанцию, чтобы там отключили линию восьмого экскаватора, пока идет наращивание кабеля. Забыл подать ее. Возможно, он и хотел доставить бумагу на подстанцию, однако его заторопили на работу. Говорят, он был выпивши. Откуда нам знать? К сожалению, мы лишены возможности провести экспертизу, потому что, сами знаете, чем мы располагаем. Даже горстки пепла не осталось.
Переступив порог, Нариман сразу увидел первого секретаря обкома партии и больше не отводил от него взгляда. Он так и остался стоять на месте.
— Садитесь, — без улыбки предложил первый секретарь низким, густым голосом.
«Не узнал. Нет, не узнал, — сказал про себя Нариман. — Да и как помнить, столько лет прошло! Я еще мальчишкой был, когда видел его в первый раз, и то наша беседа заняла не больше десяти минут…»
Алмас Зангаров слегка пополнел, а так не очень изменился. Те же волнистые черные волосы. Ясный и чистый лоб, высокий, широкий. Только сеточка мелких морщин легла вокруг карих спокойных глаз.
Нариман быстро обвел взглядом присутствующих. Ему показалось, что они перешептываются и украдкой посматривают в его сторону. Нариман опустил глаза. Он понял, что сегодня и именно здесь окончательно решится его судьба. Пока он добирался до обкома, даже когда он подошел к этой массивной двойной двери с тамбуром, его не покидали страх и неуверенность. А тут вдруг успокоился. Он опасался, что снова начнут трястись колени, как это было на бюро горкома, но ничего подобного не произошло. И за сердце беспокоился. Но оно тоже стучало спокойно. На душе было чисто.
Председатель бюро сказал:
— Слово для доклада предоставляется председателю комиссии по расследованию последствий взрыва на руднике Нартас, заведующему отделом промышленности областного комитета партии товарищу Сергею Семеновичу Лазареву. — Он повернулся всем корпусом к председателю: — Сколько вам понадобится времени?
— Десять минут, Алмас Зангарович.
— Говорите.
Это случилось незадолго до аварии. Аманкул, проходя мимо столовой, увидел за фанерной будкой человека, который что-то подбирал с земли. Человек показался знакомым. Охваченный любопытством Аманкул стал тихо подходить к нему, но человек услышал его шаги и, выпрямившись, оглянулся. Адиль! Что он тут делает?! О аллах! Неужели?!
Но осталось, видно, в Адиле человеческое, клочья гордости и ошметки достоинства. Заволновался Адиль, застыдился, покраснел до самых ушей. За позорным делом застал его Ахрапов. Пусть самому будет так же стыдно, как сейчас Адилю! Ну что с того, что вышел он собирать пустые бутылки? Что с того? За так не нальют и стакана вонючего портвейна! А пять-шесть бутылок выручают.
— Это… ты? Адиль, ты ли это? — Чувствовалось, что был Аманкул по-настоящему испуган. — Что ты здесь делаешь?
— Сам видишь! — грубо отрезал Адиль, пряча за спиной свою предательскую добычу. — Все очень просто! — И он даже постарался улыбнуться.
Ахрапов был потрясен увиденным. Он помнил о пристрастии Адиля, но никогда не думал, что оно приведет его на такие задворки.
— Почему ты не на работе?
— А тебе не известно, что смена кончилась? Я, слушай, тоже не железный. Хоть и перестали за человека считать, все же и я раб божий, и мне требуется ням-ням. Вот так, Абеке! — зло сказал Адиль и тут же заюлил, поворачивая разговор в другое русло: — А куда после смены идти работяге? Такому, как я? У которого ни кола, ни двора, ни жены, ни детей? А?!
— Тоже мне работяга. Эх, ты! Может, еще пожалуешься на то, что бабу отбили?
Адиль потупился, только желваки на скулах перекатывались.
— Ты, Абеке, этого не трожь! Не трожь, говорю! Моя вина!
Аманкул на миг задумался, и что-то хищное и коварное загорелось в его глазах. Адиль смотрел под ноги и ничего не заметил.
— Зачем брать на себя чужие грехи, браток, когда хватает своих? Не вини себя. Старухи говорили, что жена, которая не вытерпит капризов одного мужчины, не покроет слабостей его, недостойна считаться женщиной. Нет семьи без доброты, без взаимных уступок. Мягкость крепче цемента. К тебе оказались жестокими чужие люди. Из-за равнодушия ты пострадал, Адиль. Ты гордый джигит, я знаю. Тебе трудно будет вернуться в покинутый дом и лечь в постель, опозоренную Данаевым. Ах, красавица Марзия, обманутая девочка! Ее бы ты смог простить? Впрочем, это дело решает сам мужчина, если он настоящий мужчина. Отойдем-ка в сторону!