— Эй, Мамут, — обращается он каждый день к младшему брату, — верни моего ишака!
— А тебе известно, что такое война? — отвечает ему всякий раз Мамут. — Люди не только скотину и арбы не жалеют для победы, а и своих детей. Так что, твой ишак дороже человека, дороже наших детей? Эх, ты! — задевает Мамут самое больное место бездетного брата.
Бездетным по старинке считали в ауле и того, у кого были только дочери. Из дома Онгарбая никто не пошел на войну — некому было. Онгарбай очень страдал от этого, а тут еще насмешки брата. Не выдержал Онгарбай, вцепился в воротник Мамута и несколько раз пребольно ударил его палкой по спине. Произошло это на току. Все аульчане видели потасовку братьев из-за серого осла Онгарбая.
А теперь его хочет забрать этот усатый верзила. Сохрани, господи! Если я лишусь ишака, не будет жизни и моей матери. Ведь кайнага ни разу даже не посмотрел ей прямо в лицо, скажет ей немало резких и обидных слов. Каково ей будет?
А пучеглазый тем временем успел навьючить хурджун Арзы-апы на нашего серого и взял его под уздцы. Арзы-апа с жалобным криком вцепилась в полу его чекменя.
— Дай тебе аллах все радости жизни, скажи, что ты просто пошутил! Скажи, что просто решил нас напугать и посмеяться! Ты же пошутил? Дай бог не видеть тебе горя в жизни! Отпусти нас с миром! Зачем тебе обижать беззащитных и несчастных путников?
— Вы только поглядите, как она сладко и жалобно поет! «Несчастные, слабые…», а сама вырядилась, как прежде только байбише одевались. Это все называется контрабанда, поняли? На войне люди кровь за вас проливают, а ты, старуха, вырядилась и едешь на той. Так дело не пойдет! Я все ваши вещи должен сдать властям.
Пучеглазый всерьез вознамерился сесть на серого. Но тот забаловался, не стоит на месте, взбрыкивает и кружит. Пытаясь сесть, разбойник даже про ружье свое забыл. Лежит оно себе, где упало… А что, если?.. Внезапная мысль обожгла меня. Двумя прыжками достиг я ружья, схватил его и навел на верзилу.
— А ну! Слезай к чертовой матери! — грозно закричал я.
— Ой-бай! — замахала руками Арзы-апа. — Сорванец! Чтоб тебя! Ой-бай! Брось сейчас же! Беды не оберемся!
Но сама близко не подходит.
Пучеглазый смотрит на меня с интересом и посмеивается.
— Не стреляет ружьишко-то, — сказал он вдруг. — Капсюли отсырели, видать. Ночью в степи холодно было, а под утро роса выпала. Вон за той скалой только что застал я спящую козочку. Пригрелась красавица на солнышке. Я прицелился, спустил собачку, а ружье осечку дало. Я снова оттянул затвор — р-р-раз. Осечка. Я тогда другой патрон вставил. Осечка! Снова и снова — осечка. Тут уж я разозлился, подошел поближе да как запущу в нее ружьем. Козочка вскочила — и ну бежать, только стук пошел по камням. Досада меня взяла. Такое мясо упустил. Еду злой как черт, а тут вы попались. Нашу встречу сам бог послал. Эй, мальчик! Ты все-таки не шути с ружьем. Оно не стреляет, но все равно нельзя играть с оружием.
Но я продолжал целиться в него. Мушка так и пляшет между его выпученными глазами. Я понимаю, что у меня сильно дрожат руки. Трудно целить в человека. А тут еще Арзы-апа причитает:
— О-о-о, не успел родиться, а уж на чужую жизнь замахивается! Брось ружье! Брось, паскудник! Еще в чреве матери узрел ты смерть своего отца, теперь свою видеть хочешь? — И все всплескивает руками.
— Ладно, — сказал я и опустил ружье дулом вниз, но тут увидел на краю утеса нахохлившегося коршуна. Дай, думаю, хоть на нем сорву свою злость.
Вскинул ружье и, почти не целясь, нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел. Все вокруг окуталось едким дымом. Ничего не видать. Показалось, что обрушились горы в это глухое ущелье.
Оправившись от первого страха, я осторожно открыл глаза и увидел на земле распростертого грабителя. Сначала я подумал, что пуля попала в него, но в стороне на камне, распластав широкие крылья, издыхал коршун. Пучеглазый поднял голову. Лицо у него посерело, глаза растерянно мигают. Тихонечко поднялся на ноги. Осторожно ступая, пошел к своей белой ослице. С трудом вдел ногу в стремя, сделанное из пестрой волосяной веревки, и тяжело взгромоздился на животное. Медленным шагом направил он ослицу ко мне, молча протянул руку за ружьем, молча опустил его перед собой вниз дулом, молча погнал ослицу в воду и уехал, ни разу не обернувшись.
— О аруах! О тенгри! Семь лепешек, семь монет! Боги! Аруахи! — заголосила матушка Арзы, бросилась ко мне, сунула палец мне в рот и стала давить на нёбо.