Ко мне тут же подбегает официант:
— Риам Этроу, вы хотите сделать заказ?
— Нет, простите, я ухожу. — Непонятно, за что я извиняюсь. Выхожу из ресторана так поспешно, насколько возможно — чтобы это не казалось бегством. Впрочем, оно так или иначе выглядит бегством, потому что оно является бегством для меня.
Оставшиеся в роскошном холле вальцгарды если и удивляются, то виду не подают, а вот администратор, стильная девушка в форменном деловом костюме спрашивает:
— Все хорошо, риам Этроу? Вам что-то не понравилось?
Да. Не надо было пускать в ваш ресторан Алеру инд Хамир. Вслух я этого, разумеется, не говорю, только киваю:
— Все хорошо.
В лифте у меня начинает болеть голова: теперь уже от духоты, хотя в этом отеле духоты не может быть априори. Тем не менее меня будто что-то душит, и я влетаю в номер, швыряю клатч на кровать и устремляюсь на свежий воздух. Относительно свежий — напитанный влажностью настолько, настолько густой, прогретый жарким, горячим солнцем, что кажется, я могу видеть то, что вдыхаю. Но нет, чтобы его видеть, нужны прочие примеси, а с экологией в Зингсприде как раз все более чем хорошо.
Я опускаюсь в шезлонг, нисколько не заботясь о состоянии платья и прически, прикрываю глаза.
Где же ты, Бен? Мне так нужно с тобой поговорить…
Черное пламя Раграна
— В течение пятнадцати минут все анализы будут у тебя.
Ожидать столь быстрого содействия от Ландерстерга он не мог, но тем не менее сейчас дела обстояли именно так. Он не просто рассказал все, что касалось беременности Солливер Ригхарн, он рассказал все в деталях. И то, что Ландерстерг говорил, не сильно отличалось от слов Кроунгарда.
Эта женщина забеременела от «синтезированного» иртхана, то есть от человека, которого накачивали черным пламенем, и у которого оно в принципе было значительно слабее пламени изначального, то есть того, которым мог бы поделиться дракон. Солливер Ригхарн была на сто процентов человеком, как и Аврора, и когда она забеременела, ее организм не принимал никакое пламя. Женщин, рожающих от иртханов, обычно поддерживали пламенем во время беременности, чтобы они могли выносить ребенка и пережить роды, но в случае с Солливер ее организм отторгал любые «вливания» — как естественного пламени, так и синтетического, хоть черного, хоть алого, хоть ледяного.
Ребенок внутри нее развивался, подпитываясь за счет собственного пламени, распространяя его по кровеносной системе матери, вытягивая из нее силы и не давая ей умереть до тех пор, пока он не сможет существовать самостоятельно.
— Я бы назвал ее беременность паразитарной, — произнес Ландерстерг, — по сути, она таковой и была. Он ее высосал и убил, она знала о последствиях на раннем сроке, но отказалась делать аборт. Все остальное ты найдешь в медицинских заключениях.
В отличие от Халлорана, Ландерстерг никаких советов не раздавал, а то, что в его голосе, в его интонациях звучало «Я бы не советовал тебе в ближайшее время думать о наследниках» — с наибольшей вероятностью это звучало в его собственной голове. Поэтому по завершению их разговора, он просто бездумно смотрел на арку моста, выгнувшуюся как готовая играть или напуганная виари. Не в силах заставить себя оторваться от нее, не в силах сосредоточиться на чем-то еще, на какой-то еще мысли, кроме одной.
Он действительно надеялся, что у них с Авророй будут дети.
Общие дети.
Его сын или дочь, которого или которую он возьмет на руки после первого крика. Его ребенок с глазами Авроры и темными волосами, или наоборот — все это неважно. Сама мысль о том, что всего этого не будет, душила, мешала дышать. Еще сложнее стало дышать, когда пришли обещанные анализы, и когда он увидел то, что увидел.
Солливер Ригхарн была человеком на сто процентов, но в ее крови обнаружили маркер черного пламени. Маркер черного пламени непостоянный, не делающий ее иртханессой. Сопоставить образцы ее крови с образцами Авроры было уже невозможно по понятной причине, но он все-таки отправил результаты еще и в свою лабораторию. Откуда получил ответ, что да, с наибольшей вероятностью это была та же переменная, что сейчас появляется и исчезает в крови риам Этроу.
Только в Авроре она от него.
А в Ригхарн была от ребенка, которого она носила. От паразита. От убившего ее существа, отчаянно цеплявшегося за жизнь.
От всего этого стало жутко настолько, что, пожалуй, впервые за долгое время он просто утратил контроль. Нахлынувшие на него чувства были настолько острыми, резкими, болезненными, настолько раздирающими на части, что дыхание зацементировалось в груди, как остов фундамента дома вокруг стержней арматуры.