— На мой взгляд, рынок компьютерных чипов сейчас находится в таком же состоянии как и автомобильный, когда на нем впервые появились японцы. На это следует обратить особое внимание, в противном случае к концу этого столетия нас ждет удел второразрядного государства.
Финдлен остановился у дерева в той же позе, в какой застал его Макоумер.
— Что ж, — он откашлялся, — я всегда подозревал, что тебе удалось собрать крепкую команду. Дел. Меня лишь немного смущала общая концепция, философия, так сказать. Сейчас у меня нет сомнений, ни малейших... Скоро увидимся, — он повернулся к Макоумеру, — приходи первого января.
Макоумер кивнул:
— Добро пожаловать в «Ангку», Маркус.
Киеу возвращался с ленча в свой офис в «Пан Пасифика». Он так и не смог привыкнуть к высоким безликим зданиям из стекла и бетона — вот и сейчас, входя в кабину лифта, он чуть ли не явственно увидел черный наконечник бамбуковой стрелы, которая прочертила воздух в четверти дюйма от его виска.
Он поежился и оглядел окружавшую его толпу: бизнесмены, деловые женщины, консультанты, секретарши, референты. Он вышел на первой же остановке, прошел по коридору, спустился по лестнице и оказался на улице. Пересек Мэдисон-авеню и направился в сторону Сентрал-парка.
Под неусыпным оком матерей резвились дети, мороженщики торговали своими холодными сладкими радостями.
Где-то справа играла музыка и, повинуясь какому-то понятному импульсу, он пошел на ее звуки. Вскоре он очутился возле круглого сооружения, в котором крутились деревянные лошадки.
Он ни разу в жизни не видел карусели и сейчас смотрел на нее, как зачарованный. Порывшись в кармане, Киеу нашел мелочь, купил билет и взобрался на белого скакуна с развевающейся гривой и оскаленной от бешеной скачки мордой.
Заиграла музыка, и мир тихо начал вращаться вокруг Киеу. Жеребец его то вставал на дыбы, то упрямо наклонял голову. Он вспотевшими ладонями крепко держался за ручку на спине коня, которая, по-видимому, здесь заменяла узду, и, не обращая внимания на скакавших рядом с ним детей, плакал.
Наконец его лошадка замедлила бег и встала как вкопанная. Смолкла музыка, детишки как горох посыпались из седел, самым маленьким помогали старшие.
Киеу тоже спешился. Прямо перед ним качались высокие деревья, пронзительно кричали птицы, вполголоса переговаривались обезьяны, негромко гудел оркестрик насекомых. По земле текла кровь, тонкие красные струйки извивались, как змеи, в густой зеленой траве.
— Эй, мистер!
Кто-то настойчиво дергал его за штанину.
— Мистер?
Он отвел взгляд от качавшихся деревьев и увидел детское лицо. Светловолосый мальчик лет шести с интересом разглядывал его. На нем были джинсы и майка с короткими рукавами, на которой было написано «АС/ДС» и изображен музыкант с гитарой. Только почему-то он держал ее наперевес, словно ручной пулемет.
— С вами все в порядке? — спросил малыш. — Я видел, вы плакали.
— Все в порядке, — Киеу по-прежнему стоял рядом со своей белой лошадкой.
— Я подумал, что вы, должно быть, потеряли свою дочку или еще что-нибудь, и расстроились.
Киеу через силу улыбнулся и отрицательно покачал головой.
— Бобби, нам пора, — откуда-то послышался женский голос. — Я предупредила тебя: только один раз. А теперь пошли.
Ребенок улыбнулся Киеу:
— Не надо больше плакать.
Он соскочил с карусели и скрылся в ослепительных лучах солнца.
Толстяк с огрызком сигары в углу рта обходил лошадок и собирал у публики билеты.
— Еще раз, сэр? — спросил он Киеу.
Киеу покачал головой, спустился с карусели и пошел прочь, продолжая думать о мальчике, с которым только что встретился.
Чуть позже он обнаружил, что стоит на Бродвее, почти у самого Линкольн-центра. Киеу понятия не имел, как он здесь очутился. Он чувствовал, что внутри у него что-то щемило. А, может, это голод, подумал он. Позже он понял, что это просто пустота: доносившиеся со всех сторон запахи пищи не вызывали у него никаких чувств.
Прямо перед ним лежали Амстердам— и Коламбус-авеню, пересекавшие Шестьдесят пятую улицу. Из здания Линкольн-центра выходили люди.
Все они — и мужчины, и женщины — были похожи друг на друга, но в чем заключалось это сходство, Киеу не мог бы сказать. Разбившись на небольшие группы, они постояли на переходе в ожидании зеленого сигнала светофора и затем двинулись в его сторону.
И только когда они подошли ближе, он понял: все они были танцоры. Балетные танцоры из труппы Лорин. Киеу сделал глубокий вздох. И за этим он сюда пришел? Посмотреть на Лорин? Он этого не знал. Для того чтобы понять, в чем дело, ему достаточно было уйти прочь. Он внимательно поглядел на приближавшихся к нему людей, но ее среди них не было.
Он не мог заставить себя уйти.
Казалось, подошвы его ботинок прилипли к асфальту. Оживленно переговариваясь, танцоры прошли мимо.
Теперь он мог не таращиться на двери центра, а спокойно наблюдать за выходящими людьми в большом витринном стекле магазина.
Первой, кого он увидел, была Малис: она танцевала, ее обезглавленное тело выглядело очень правдоподобно. Окровавленные пальцы вели свой бесконечный рассказ о том, как сложилась ее жизнь, когда ушел Киеу. И эти пальцы обвиняли его. Не то, чтобы яростно, а напротив — с тихой укоризной, ласково, и Киеу почувствовал, как к горлу подступает комок, по щекам катятся слезы и капают на асфальт между вросшими в него ботинками.
Он мог бы уйти в глубь Кампучии... Ему следовало бы добраться до Пномпеня. Но он не смог себя заставить. После резни в джунглях мысль о том, что придется еще хоть на сутки задержаться в родных пределах, показалась ему невыносимой. Он бросил АК-47, и в ту же ночь перешел границу с Таиландом. Его уже больше не волновало, что он так и не сумел найти эту Тису; даже задание отца не могло сравниться с тем ужасом, который он пережил на берегах Меконга.
Он пока еще не мог понять всей глубины постигшей его утраты, не мог понять всего пережитого кошмара, но что-то жгло его сердце, и что-то холодное и безжалостное сжималось у него на горле при каждом вдохе. Мысли таяли, подобно льдинкам в теплой прозрачной воде. Словами он не мог бы объяснить, что с ним произошло.
Лорин.
Сначала он увидел голову, потом плечи, и вот в стекле отразилась вся она. Легко, как приливная волна, она шла по тротуару в его сторону.
Волосы ее, откинутые назад, сверкали в лучах солнца. В стекле витрины отразились ее глаза — темно-карие, с белками в красных прожилках, они напоминали орошенную кровью землю. Заглянув в эти бездонные колодцы, Киеу наконец понял, зачем он здесь, ради чего пришел к Линкольн-центру, и словно протрезвел.
Он дышал, ел, пил, урывками спал — но каждую секунду знал, что должен уничтожить Лорин. Теперь, когда Луис Ричтер был мертв, она одна могла связать его и эту квартиру: она одна могла сказать им, что в квартире побывал Ким, вьетнамец Ким, и очень скоро они выяснят, что это был вовсе не Ким. В это время Ким мог находиться где угодно, и видела она не вьетнамца, а другого представителя Юго-Восточной Азии: кхмера.
В руках у нее была нить, потянув за которую Трейси Ричтер выйдет на него и через него — на Макоумера. Безопасность «Ангки» будет под угрозой. Но о Ричтере должны позаботиться, он больше не вернется из Гонконга.
А если ему это удастся?
Значит, Лорин должна умереть, и тогда никто, никто не сможет связать Киеу с убийством Луиса Ричтера. «Ангка» будет сохранена.
Поднимался ветер, сильные порывы его несли за собой холод, который Киеу не выносил. Зима выстуживала кости, леденила кровь. Вновь танцевала апсара — словно ангел мести, храмовая девственница приплясывала в порывах ледяного ветра, набросившегося на улицу, и улыбалась ему через стекло витрины.
Киеу побежал.
Трейси проснулся от скрипа обшивки и запаха тушеных овощей. Он повернул голову, и из груди его вырвался стон. Он осторожно, двумя пальцами раздвинул на затылке густые волосы и ощупал кожу. От боли Трейси поморщился и едва удержался, чтобы не закричать.
Он попытался сесть, но немедленно дал знать о себе желудок, и он бессильно повалился на циновку. От его собственной одежды шел такой омерзительный запах, что Трейси снова сел. Ухватившись обеими руками за деревянное ограждение, он с трудом поднялся, ноги его предательски дрожали. Он прислонился к мачте и сделал попытку глубоко вдохнуть.