— И они совершенно правы.
Лучи закатного солнца пробивались сквозь изумрудную листву, но на землю уже легли синие тени. Мурано взял огрубевшие руки Сока в свои и с нежностью произнес:
— Ты — мое бессмертие.
Макоумер встретился с сенатором Джеком Салливеном в Клубе — Макоумер так именовал это славное заведение, хотя у него было еще и другое, официальное название, куда более длинное.
Роскошный особняк Клуба располагался к востоку от Пятой авеню. На фасаде, ни вывески, ни таблички, лишь номер дома, так что праздный прохожий и не догадывался, что крылось за темно-серыми каменными стенами.
У солидных дверей из красного дерева случайного посетителя встречал швейцар в ливрее, который вежливо, но настойчиво выпроваживал любопытного, а тот успевал заметить только ведущие из вестибюля наверх ступени из старого мрамора.
Сюда не допускались черные и евреи: члены Клуба располагали достаточными для этого деньгами и влиянием.
Широкая лестница вела на галерею второго этажа. В правой его части находилась библиотека, где на коктейль перед ленчем или для мирного чтения собиралось большинство клубменов. Макоумер же повернул от лестницы налево — там были три комнаты, предназначенные для встреч более приватного характера.
Прекрасно вышколенный стюард по имени Бен распахнул перед ним тяжелую полированную дверь.
— Добрый день, сэр, — произнес он с легким поклоном. Черные волосы Бена были разделены на прямой пробор и блестели, словно смазанные бриллиантином. — Ваш гость, мистер Салливен, еще не появлялся, — и он провел Макоумера в прекрасно обставленную удобную комнату.
Макоумер, который уже был осведомлен об этом, ответил:
— Все в порядке, Бен, — и погрузился в обитое старой, но безупречно чистой кожей кресло. По левую руку от него находился камин. На стенах, отделанных деревянными панелями и выкрашенных в кремовый и бледно-голубой цвета, висели гравюры. Справа от кресла стоял столик из полированного дерева, у противоположной стены — обеденный стол в окружении тяжелых стульев.
Макоумер вытянул длинные ноги.
— Принеси мне мартини с водкой, хорошо, Бен?
— Конечно, сэр.
— Когда придет мистер Салливен, сначала принеси выпить, а потом накрывай на стол. Крабьи клешни и холодный омар, побольше листьев салата и, я думаю, пиво «хайнекен».
Во время таких вот частых встреч Макоумер позволял обслуживать себя только Бену. И хорошо оплачивал его преданность: мать Бена вот уже пять лет содержалась в доме для престарелых, а это дорогое удовольствие.
Макоумер уже наполовину опустошил бокал, когда Бен ввел Джека Салливена. Мужчины обменялись рукопожатиями, и Салливен заказал виски «гленливет» со льдом.
— Принеси сразу тройную порцию — у меня выдалось чертовски хлопотливое утро, — приказал он Бену и тяжело опустился в кресло напротив Макоумера.
Внешний вид Салливена как нельзя лучше соответствовал избранному им занятию — это был типичный «борец за права народа»: высокий, крепкий, широкоплечий, с пышным рыжим чубом. У него были кустистые рыжие брови и щеки такие румяные, что, казалось, его вот-вот хватит удар. Квадратная челюсть, курносый нос: короче, физиономия чистокровного ирландца, о чем Салливен не уставал напоминать всем и каждому. Он мог перечислить своих предков до шестого колена, не забыв заметить, что один из них был революционным вожаком (правда, какой конкретно из революций — он не говорил), и, конечно же, обладал необходимой для его профессии способностью спорить до бесконечности.
Мощные бицепсы распирали летний костюм из тонкого поплина, воротничок рубашки взмок от пота, запах которого был в этой шикарной комнате явно неуместен.
Пока гость допивал виски и Бен накрывал на стол, Макоумер вел светскую беседу. Наконец, серебро и хрусталь специально заказанные Клубом у «Тиффани», заняли свои положенные места, и Салливен с ощутимым ирландским акцентом произнес:
— Господи, эта история в Египте нам с самого воскресенья житья не дает! И дело не только в том, что Де Витта прирезали, словно жертвенного ягненка: этим сволочам удалось проникнуть в нашу систему безопасности. К тому же сегодняшнее происшествие в Западной Германии!
— А туда-то как им удалось пробраться?
— Ох, да обычные разногласия между ЦРУ и правительством, — ярко-синие глаза сенатора казались холодными, как лед. — Но, между прочим, не далее как десять дней назад возглавляемый мною Особый комитет по разведке положил на стол президенту документ, в котором говорилось о просчетах в методах сбора разведданных в странах Ближнего Востока и Латинской Америки.
Салливен наклонился вперед, и кресло под ним жалобно скрипнуло.
— И знаешь, что нам ответил старый Ланолин? — Президента звали Лоуренс, но уже в первые сто дней его правления! высокопоставленные республиканцы присвоили ему это прозвище. — «Благодарю вас, джентльмены, за усердие!» — Сенатор передразнил манеру речи высшего лица государства. — «Примите мои уверения, что я непременно рассмотрю ваши предложения, как только выкрою для этого время. Вы же знаете, что основная проблема этого года — экономическое положение. Уровень инфляции и девять процентов безработных — вот то, на что мы должны направить все силы и средства».
— Как жаль, что этот ответ остался неизвестным для журналистов, — задумчиво произнес Макоумер. — Интересно, как бы они прокомментировали его в свете нынешних событий в Египте и Западной Германии?
— Я же не мог дать этой информации просочиться! — с сожалением заметил Салливен.
Макоумер изучающе глянул на собеседника:
— А почему, собственно, Джек?
— Это не по-американски, вот почему! — покраснев, ответил сенатор. — К тому же изрядное число моих коллег-республиканцев начали уже вопить! «Мы должны держаться вместе, Джек! Мы должны сплотиться вокруг Белого дома, Джек! Это проблемы всей Америки, и здесь не место для партийных разногласий, Джек!»
Чепуха, вот что я скажу! Этот ублюдок-демократ сделал из нас козлов отпущения на всем земном шаре. В Овальном кабинете сидят теперь паникеры, которые боятся и шагу ступить: так их запугал красный медведь, — сенатор сжал кулаки. — И, Боже мой, мне известны настроения в Европе! Да если нам не удастся поймать тех мерзавцев, которые прирезали Де Витта, над нами будет смеяться весь мир!
Дел, поверь: за все те годы, что я занимаюсь политикой, рейтинг Америки на международной сцене еще никогда не был таким низким. Меня от этого просто тошнит, понятно? Мне стыдно, что я — сенатор.
Салливен вскочил и принялся шагать взад-вперед по ковровой дорожке.
— Я уже начинаю думать, что Готтшалк избрал правильное направление. Ты меня знаешь. Дел, я консерватор, и тем горжусь. К тому же я вышел из либеральной среды. Мой старик всю жизнь проработал на конвейере у Форда. И что он заработал, кроме раздавленных пальцев, плоскостопия да эмфиземы легких? Правда, он помог создать наш профсоюз.
Но я вот что тебе скажу, Дел. Я чертовски рад, что старик не дожил до гибели его мечты. У него бы сердце не выдержало, если б он увидел, что профсоюзники начали задирать нос, отдалились от рабочей среды. А во что превратились наши рабочие?! Что бы мы ни затеяли, японцы могут сделать это дешевле и — что греха таить? — лучше. Чертовы профсоюзы каждые три года требуют все больше денег, стоимость жизни растет, а работы хватает только на четыре дня в неделю. Черт побери, Дел, скажи-ка, может ли отрасль выжить на такой диете? Не может, это ясно. Мы тонем в дерьме. И Детройт — это только первая ласточка. Сейчас рынок требует компьютерных чипов, и не мне тебе говорить, поскольку ты давно имеешь дела с Востоком, кто уже опередил нас в этой области, да так, что нам и не угнаться. Лет через пять мы окажемся в таком дерьме, что нам уже не выбраться!
— Ну, ты прямо как Атертон Готтшалк!
— Совершенно верно! — рявкнул Салливен, вновь плюхаясь в кресло. — Дел, тебе бы стоило пересмотреть мнение о нем. Ему необходим такой вот толстый богатый котище, как ты. Судя по тому, как движется дело, в августе ему потребуется лишь немного деньжонок да некоторое влияние в крупных городах восточного побережья.
— У нас давние разногласия, — сказал Макоумер. — Ты же об этом знаешь, Джек, и все знают.