— А если бы на его месте был ты? — прошептал монах. Мальчик задумался.
— Я бы хотел забраться внутрь.
— Да, — сказал монах. — Если тебе хочется открыть шкатулку, открой ее.
Мальчик встал, подошел к учителю. Дотянулся до подоконника. Когда тень его руки упала на жука, тот ринулся в раскрытое окно и исчез.
Киеу Сока стоял на цыпочках, склонив набок голову, он открывал замок. Крышка легко поднялась.
— Я ничего не вижу.
— Тогда сними шкатулку.
Мальчик крепко обнял теплое дерево и повернул шкатулку так, чтобы луч света попал внутрь — и вздрогнул, недоуменно глядя на Преа Моа Пандитто.
— Дохлые жуки, — прошептал мальчик. — Я вижу кучу пустых панцирей, — он снова заглянул в шкатулку, солнечный свет играл на блестящей черной шелухе.
— Они прекрасны, не так ли?
— Да. Свет...
— А когда на них свет не падает?
Киеу Сока отодвинул шкатулку.
— Ничего, — сказал он. — Тогда внутри темнота чернее ночи.
Вдруг все в комнате как будто замерло. Мальчик в удивлении огляделся, но не увидел ничего необычного и вновь заглянул в шкатулку.
— Но почему жук так упорно пытался сюда залезть? — спросил он. — Ведь он нашел бы только смерть.
— Ты — это Вселенная, — медленно произнес Преа Моа Пандитто. — И ты познаешь мир. Когда ты поймешь это, ты поймешь все.
Киеу Сока взглянул на учителя и поразился: от учителя исходил какой-то свет, он излучал энергию. Мальчик задрожал. Осторожно, боясь уронить, он поставил шкатулку назад на подоконник.
Он почувствовал, что вот-вот расплачется, и испугался, потому что не мог понять, что происходит. Неужели смертный может обладать такой силой? Но Лок Кру не был простым смертным — он был Преа Моа Пандитто. А возможно ли самому обрести такую силу? Что для этого нужно делать? От чего отречься? Он знал, что жизнь — это равновесие. Силы достигает только тот, кто сбрасывает с чаши весов все остальное. Пусть важное. Кто же эти достигшие силы люди?
— Вот теперь по твоему лицу я вижу, — ласково произнес монах, — что полностью овладел твоим вниманием, — и обнял Киеу.
На улице Киеу ждал Самнанг, старший брат. Все это происходило на территории королевского дворца принца Нородома Сианука. Киеу остановился и оглянулся на золотую пагоду на крыше Ботум Ведди, храма, из которого он только что вышел. С небес лился солнечный свет, омывавший Ботум Ведди, слева от храма на легком ветру шелестели аккуратно подстриженные деревья, справа вздымался огромный королевский дворец. Киеу Сока подумал, что он до сих пор еще не замечал всей этой красоты.
— Хо, малыш, оун, — Киеу Самнанг улыбался. — На что это ты загляделся?
От внешнего сада эту часть дворцовых угодий отделяла декоративная стена, и сад, покрытый белыми цветами, показался Киеу настолько прекрасным, что даже захотелось прикрыть глаза. Но он сдержался — он не хотел отгораживаться от этого мига. Киеу хотел испить его до дна.
Наконец он взглянул на брата и тоже улыбнулся.
— Чему учил тебя сегодня Преа Моа Пандитто? — спросил Самнанг. — Ты что-то на себя не похож.
— Да? Тогда на кого я похож? — переспросил Киеу. Старший брат рассмеялся, они пошли дальше.
— Вот, — сказал он, протягивая Соке пакет. — Я принес тебе поесть.
— Спасибо, Сам, — Киеу прижал пакет к груди. Он действительно проголодался.
За высокими украшенными черепицей воротами он разглядел оранжевого цвета тоги буддистских монахов. Они несли над собой белые зонтики от солнца.
Братья гуляли по саду, по красным кирпичным дорожкам, вьющимся между лужайками, цветочными клумбами, изумрудной зелени живых изгородей. Всюду были расставлены каменные нага, их семь голов, казалось, внимательно следили за мальчиками.
Наконец они нашли скамью и сели. Отсюда им был виден каменный сад усыпальниц, где хранились урны предков.
Самнанг достал миску с рисом, рыбой и креветочной пастой и начал есть. Сока держал свою миску на коленях, подложив под ее такую привычную и успокаивающую округлость ладони. Есть вдруг расхотелось.
Он произнес:
— Я — это Вселенная. И я познаю мир. Я знаю его; я знаю все.
Брат услышал эти слова и по-доброму расхохотался:
— Когда-то я тоже испытывал это чувство, — сказал он, отправляя в рот рис. — Я думал, что тогда я все понял.
— Но это правда, — возразил Сока. — Я знаю, что правда. Тебе разве смешно? Ты над этим смеешься?
Самнанг покачал головой:
— Нет. Я над этим не смеюсь, Сок. Я просто сомневаюсь.
Сока повернулся к брату:
— Сомневаешься? Как ты можешь сомневаться в том, что есть наша жизнь? — Он отставил миску. — Ты говоришь о буддизме так, будто это то, что мы выбираем. Буддизм это то, что делает нас... нами. Скажи, чем мы были бы без него? Как только я научился складывать слова во фразы, я начал постигать учение, — он указал на себя пальцем. — Я — это оно, и оно — что я.
Самнанг взъерошил брату волосы.
— Сколько в тебе рвения... Но тебе только восемь лет. С таких мыслей начинается каждый истинный кхмер, но тебе еще очень многое предстоит узнать.
— Да, я понимаю, — взволнованно произнес Сока. — Но меня наставляет Преа Моа Пандитто. Ты бы видел его, Сам! Сколько в нем силы! И когда он дотронулся до меня, я почувствовал, что эта сила пронизывает меня, словно лучи. Мне показалось, что это живой огонь.
— Да, я знаю, — кивнул старший брат. — Это называется ситап станисук. Прикосновение Мира. И оно живое, оун. Когда-то я был так же потрясен, как и ты. Но я старше, и вижу лучше, — он пожал плечами. — Что для нас ситап станисук? Чем может помочь оно в реальной жизни?
— Помочь? Я не понимаю... Зачем тебе нужна помощь?
— Затем, — мягко произнес Самнанг, — что грядут перемены. А Рене сказал, что единственный способ добиться перемен — революция. Он сказал, что Кампучия гибнет под порочным правлением Сианука и его семьи.
Рене Ивен — это был довольно молодой бледноликий француз, один из редакторов «Realities Cambodginnes». Он прибыл в Пномпень через Сайгон. Чем он там занимался, не знал никто, но именно этот покров тайны, покров, под которым пряталось нечто опасное и противозаконное, и привлек, как Сока позже понял, его старшего брата к этому чужестранцу. За последний год они очень сблизились, и Киеу Сока начал обнаруживать в брате что-то чуждое, взгляды его претерпели изменения, и Киеу эти перемены не казались естественными.
— Рене говорит, что наши настоящие враги — вьетнамцы, — убежденно произнес Самнанг, — и он прав. Что бы там Сианук ни твердил, они — наши извечные враги, — он отставил свою пустую миску. — Тебе бы неплохо повторить урок истории.
Вспомни, Сока, что наш недоброй памяти правитель Чей Чета женился на вьетнамской принцессе. Это случилось еще до того, как появилось слово «Вьетнам». Тогда они назывались аннамитами, но от этого суть их не меняется — они и тогда были дьяволами. Принцесса умолила супруга разрешить ее народу поселиться в южной части Камбоджи, и он, как всякий слабовольный глупец, согласился. Аннамиты ринулись туда, и это стало началом долгой истории чужеземного вторжения в нашу страну. Они тут же объявили эту территорию своей и уходить не собирались. И ты прекрасно знаешь, что часть той земли, которую сейчас называют Вьетнамом, на самом деле — Кампучия. Так что история доказывает, что доверять вьетнамцам нельзя.
У меня все внутри переворачивается, когда я вижу этих вьетнамцев, ту семью, что живет рядом с нами в Камкармоне. Какое они имеют право там жить? Это все дела Сианука. Он по четыре дня в неделю проводит в Камкармоне с Моникой и ее бандой, вот потому там и торчат эти вьетнамцы.
— А я в них ничего плохого не вижу, — сказал Сока с простой детской логикой. — Они ничего плохого не сделали ни мне, ни тебе, никому из нас.
Самнанг смотрел в лицо братишки и чувствовал, как в нем нарастает волна гнева. Он попытался улыбнуться, чтобы как-то охладить пыл. Он недавно виделся с Рене, а Рене всегда удается распалить в нем этот огонь.
Все еще улыбаясь, он обнял братишку за плечи, нежно сжал. Они очень любили друг друга.