Красный кхмер — а это был Мок — вытащил нож. Киеу видел, как над головой американца сверкнуло лезвие. Киеу бросился вперед, на бегу расстегивая кобуру своего именного пистолета 38 калибра.
Он уже приготовился стрелять, как вдруг Макоумер сделал неуловимое движение левым локтем. От удара по глазам Мок взвизгнул, но правая рука Макоумера уже была свободна — он вырвал нож из ослабевших пальцев Мока и коротким ударом рассек ему шею от уха до уха.
Американец отбросил тело в сторону и мгновенно вскочил на ноги. Но в это самое мгновение Киеу увидел Роса, спрятавшегося за невысокой полуосыпавшейся каменной стеной. Он целился в Макоумера.
— Нет! — крикнул Киеу.
Рос инстинктивно повернулся на голос, и Киеу дважды выстрелил. Рос рухнул, как подкошенный.
Очень спокойно, аккуратно перешагивая через трупы, Киеу пошел к американцу. Под ногами, словно глаза злых духов, ярко тлели угли, в воздухе повис запах гари.
Макоумер опустился на колени, Киеу видел, что на комбинезоне его в нескольких местах проступила кровь от неглубоких ранений. Он подошел к нему и, приставив к голове Макоумера «смит-и-вессон» 38 калибра, сказал на превосходном французском:
— Так, так, кто это у нас здесь?
Оранжевое небо и почерневшие от копоти пальмы. Вот и все, что было вокруг, все, что видел Киеу. Сердце его колотилось так сильно, словно хотело выпрыгнуть из груди.
Но прежде ты должен выбраться из этой обезумевшей страны.
Сейчас он понимал, как прав был Мусаши Мурано: более оставаться в Камбодже невозможно.
— Etes vous blesse?
Американец удивленно поднял глаза, и Киеу подумал: великий Будда! Как они могли послать сюда человека, который не знает французского?
— Вы ранены? — повторил он свой вопрос по-английски, на этот раз очень медленно.
Он опустился на колени и, убрав пистолет в кобуру, расстегнул пропитанный кровью и потом комбинезон американца.
— Не очень, — на превосходном разговорном французском ответил американец.
— Прекрасно, — сказал Киеу, — значит вы говорите по-французски. У меня не очень-то хороший английский.
Он поглядел на покрытое грязью лицо Макоумера:
— Мне жаль, что так получилось с вашими людьми. Но здесь я был бессилен что-либо сделать: если бы я вышел из укрытия, они пристрелили бы меня на месте.
— Благодарю за помощь, — американец с трудом поднялся. — Лейтенант Делмар Дэвис Макоумер.
— Киеу Сока, — он протянул ему руку. Бессознательно он представился так, как это принято на Востоке: вначале фамилия, потом — имя.
Они пожали друг другу руки.
— Рад познакомиться с тобой, Киеу.
Киеу. Пусть будет так, он не стал поправлять его. Он уже хотел было это сделать, но вдруг осознал, как важно то, что произошло: поменяв местами фамилию и имя, он окончательно порывал со своим прошлым.
— Я думал, вы собираетесь убить меня, — сказал Макоумер, — почему вы этого не сделали?
— Вы пришли сюда, чтобы уничтожить красных кхмеров, — ответил ему Киеу.
Макоумер кивнул:
— Да, нашей целью был этот лагерь.
— Я хочу, чтобы красные кхмеры были стерты с лица земли.
— Но вы же сами красный кхмер.
Киеу покачал головой:
— Мне больше не по пути с Черным Сердцем. Они убили моего брата. И вот сами пали от вашей руки, — он достал из кобуры свой именной пистолет и вложил его в руку Макоумеру. — Это единственное мое имущество, которое имеет хоть какую-то ценность, пусть даже, как сувенир.
Он поклонился американцу:
— Я перед вами в неоплатном долгу.
— Это не имеет для меня значения, Киеу, — мягко произнес Макоумер и положил ему на плечо. — Есть задание, которое я обязан выполнить, хоть и в одиночку.
— Я помогу вам, вы должны позволить мне помочь вам. Макоумер улыбнулся и сжал плечо Киеу:
— Олл райт, — по лицу его пробежало облако. — Но должен предупредить тебя: если ты мне действительно поможешь, для тебя будет очень рискованно оставаться на родине.
Киеу внимательно посмотрел на него. Взрывы наконец прекратились.
— Война пожирает Камбоджу как чудовищный тигр. У меня больше нет ничего, даже жизни. Я пойду туда же, куда и вы.
— Значит, отправляемся в Америку?
— В Америку, — кивнул Киеу.
День выдался туманный, но, к счастью, без дождя. Скрытое облаками солнце давало ровный, мягкий свет. Где-то далеко играла музыка, аккорды мчались по бесконечным проходам, над ними реяли насыщенные яркими красками полотнища мелодий и прекрасные гармонии. В их мирное звучание вдруг вторглись шум и ярость войны. Пальмы вдоль берега исчезли в охватившем их золотисто-матовом пламени. Дым толстой черной змеей потянулся к небу повис там, покачиваясь. Запах пороха и ужасный сладковатый аромат горящей человеческой плоти. Трейси очнулся от запахов войны, он попытался подняться и дико закричал. Ласковые руки удерживали его, тихие слова заушили взрывы снарядов в мозгу. Он сделал глубокий вздох, и запахи обуглившейся плоти вскоре сменились стерильной атмосферой больницы. Глаза его закрылись, Трейси осторожно положили на подушки.
— Доктор...
И он снова провалился в глубокий сон, дарованный сильнейшими транквилизаторами, но губы его продолжали произносить одно-единственное слово, занозой засевшее в его мозгу.
Доктор, доктор, доктор... Он тонул, снова погружался в темноту, из которой перед этим на короткое мгновение вынырнул.
Лорин в пятый раз пыталась сделать тройной pas de chat. Правда, сейчас она выполняла его с партнером, высоким датчанином по имени Стивен. Кроме него на репетицию пришли еще шестнадцать участников труппы: восемь юношей и восемь девушек.
Первые два раза она немного отставала, а потом слишком разогналась и убежала вперед на целый такт. Партитура этого балета Стравинского, самого ее любимого, никак не выстраивалась в ее сознании. Мелодия жила отдельно от темпа, страшнее которого ни один танцор не встречал за всю жизнь. Она еще как-то справлялась с изменением тональности, но станцевать полностью всю фигуру, которую придумал Мартин, пока не удавалось.
Вот и сейчас, на втором прыжке, она завалилась на Стивена, и они оба едва не покалечились. Мартин немедленно остановил музыку, и девушки из кордебалета принялись шушукаться. Молодые люди с интересом поглядывали на солистов.
Мартин вышел в центр репетиционного зала, несколько раз звонко хлопнул в ладоши, и просторное помещение в одно мгновение опустело. В зале остались только он и Лорин.
Мартин стоял спиной к зеркальной стене — отражавшийся в ней зал казался в два раза больше. Я — как на необитаемом острове, подумала Лорин. Мартин стоял поодаль, скрестив руки на груди. На нем была белая рубашка с закатанными рукавами и старомодные черные брюки. На ногах — балетные тапочки.
— Лорин, — негромко окликнул он ее, — сколько лет ты уже танцуешь?
— С пяти лет. Всю жизнь.
Мартин положил руку на отполированный несколькими поколениями танцоров круглый деревянный поручень.
— Ты когда-нибудь думала о том, чтобы сменить профессию?
— Нет. Ни разу.
Он резко повернулся к ней:
— А почему такая мысль даже не приходила тебе в голову, можешь сказать мне?
Красивая русская голова на идеально прямой шее. На таком расстоянии нервный тик одного глаза был едва заметен. Он пристально смотрел на Лорин.
— Я хотела только танцевать. Всегда.
— И хотела танцевать со мной. С Власким.
Лорин кивнула:
— Да. Нью-йоркская труппа лучшая в мире. А я всегда хотела быть лучшей.
— Вот поэтому-то ты и здесь! — отчеканил Мартин. — Здесь собраны лучшие силы... Но здесь требуется не просто танцевать. Танцевать можно в труппе Английского Королевского балета, в Сан-Франциско, в Американском балетном театре. Ты здесь для того, чтобы учиться, ты должна расти как балерина. Ты должна стать большим, чем танцовщица!
Голос его был по-прежнему спокойным, но в глазах появился стальной блеск. Мартин никогда не старался обратить танцоров в свою веру, для этого к его услугам была пресса и члены Гильдии американского балета. Он никогда не ставил между ними знак равенства: одни танцуют, другие восславляют танец, третьи финансируют его. Как он любил говорить, все звенья этой цепочки связаны друг с другом, ни одно не могло бы существовать без другого. Нет, танцоры сами шли к нему.