– Что ты пьешь? – вдруг спросил Ким.
– «Перье», – Ту протянул ему свой стакан. – Хочешь убедиться? На, понюхай.
Ким отвернулся, в глади залива отражалось полуденное солнце.
– Я больше не пью, – тихо сказал Ту. – Во всяком случае, это не то, что было раньше: иногда немного ликера или шампанского, да и то по случаю какого-нибудь события, – он сел совсем прямо. – Я больше никогда не буду пить...
– Ты не делаешь очень многих вещей, без которых раньше не мог обходиться, – Ким налил себе чаю, – ты больше не пьешь свой любимый черный китайский чай, ты одеваешься как американец, ты говоришь как американец, ты живешь с американкой. Ты отказался от наших традиций. О своей семье ты тоже больше не думаешь?
– Я тебе скажу, Ким, чего я больше не делаю, – Ту побледнел. – Я больше не просыпаюсь среди ночи в холодном поту, я больше не думаю сутками напролет о том, что было бы, если бы горящая балка не переломала мне ноги, я больше не рву на себе волосы и не сокрушаюсь, что не погиб в ту ночь, я больше не бегу от действительности, напиваясь каждый вечер до полусмерти. Я еще кое-что скажу тебе, братец: за это я должен благодарить Эмму. Сейчас я счастлив, я думаю о сегодняшнем дне, и он меня вполне устраивает. А иногда, пока еще очень редко, я ловлю себя на том, что начинаю задумываться о будущем. Этим я не занимался с двенадцати лет. Мы ставим парус и выходим в море, мы ловим рыбу, гуляем. Мы даже занимаемся любовью. Мы проводим время точно так же, как все нормальные влюбленные.
Глаза Ту блеснули, он в упор посмотрел на брата:
– А теперь скажи, что все это не одобряешь.
– Я не одобряю, – Ким медленно и тщательно подбирал слова, – твой отказ от всего того, что делает нас уникальными в этом мире. Погляди на себя – дизайнерские джинсы, модная майка, минеральная вода «перье». Великий Будда! Ты так американизировался, что даже родная мать тебя не узнала бы!
– Но я счастлив, – Ту наклонился вперед, – я счастлив, Ким, а вот ты – нет. Взгляни правде в глаза. Ты динозавр. Ты и тебе подобные, вы пережили то время, когда могли приносить пользу. Ты не понимаешь этого, но я наконец стал свободным. Я освободился от прошлого, от вечного чувства вины, которое по-прежнему давит на тебя свинцовой гирей.
– А как же месть? Все те бесконечные дни и ночи в Пномпене, когда мы выслеживали убийцу нашей семьи? Не говоря уж о тех силах и средствах, которые я угробил для того, чтобы механизм нашей мести наконец-то пришел в действие?
– Это путь смерти, – спокойно возразил Ту, – неужели ты этого не понимаешь? Мы живем не для того, чтобы мстить.
– А что ты скажешь о чести? – прищурился Ким. – О ней мы тоже забудем? Одним взмахом руки сотрем понятие, которое на протяжении веков составляло суть нашего народа? Мы в долгу перед нашей семьей, души наших близких не могут обрести покой.
Он отставил пустую чашку и присел рядом с братом на корточки:
– Разве ты не понимаешь, что поправ законы чести, наплевав на наш долг, мы превращаемся в ничто?
Ту вздохнул и накрыл ладонью запястья брата:
– Прекрасный день, ясный и теплый. В такие дни мы с Эммой поднимаем парус и идем на север, полюбоваться закатом. Ужинаем в открытом море. Не хочешь присоединиться к нам сегодня вечером?
Сквозь зеркальные стекла темных очков Ким пытался поймать взгляд брата. Потом он осторожно убрал руку Ту, поднялся и вышел в комнату.
Эмма стояла посреди гостиной, на лице ее застыла неуверенная улыбка.
– Он прав, – спокойно сказала она, – вам надо хотя бы немного побыть с нами.
– Вы ничего не понимаете, вы американка.
– Вечером мы вместе ложимся в постель, – она говорила от сердца, не выбирая слов, – мы согреваем друг друга, разговариваем, занимаемся любовью. Скажите, Ким, в чем вы находите успокоение по ночам? В кошмарах прошлого. А когда они отступают, остается только ваша ненависть.
Очнувшись, он в первый момент забыл, где находится, и сразу же поинтересовался, не звонили ли ему.
На лице сестры появилось сочувственное выражение:
– Нет, но час назад приходила молодая леди, она интересовалась вашим самочувствием.
Глаза ее странно блеснули, она встала и направилась к двери:
– Я сказала ей, что нет смысла сидеть под дверью палаты и ждать.
– Но...
– Вам нельзя волноваться, – сестра просто отмахнулась от его слов, – я сказала, чтобы она зашла попозже и, конечно же, она придет. А сейчас я позову доктора. Он велел вызвать его, как только вы придете в себя.
– Я не знаю никакой женщины, – недоуменно пробормотал Трейси, но дверь уже закрылась.
В палате он был один. Через окно с правой стороны палату заливал солнечный свет. Утро или вторая половина дня? Утро, решил он, днем свет более резкий.
Доктором оказался лысый пухленький китаец – он буквально ворвался в палату, развевающиеся полы белого халата делали его похожим на пингвина.
– Так, так, так, – казалось, он с трудом сдерживается, чтобы не рассмеяться, – очнулись наконец. – Он ощупал голову Трейси. – Лучше, значительно лучше.
Он совершил массу ненужных движений, беспрестанно потирал лысину, фыркал, щелкал пальцами – но вдруг по широкому желтому лицу пробежала тень уныния, и он огорченно цокнул языком:
– Да, крепко вы вляпались, мой друг, – он сокрушенно покачал головой, – очень неприятно, очень.
Он вставил в уши стетоскоп и, не прекращая болтать, стал прослушивать Трейси:
– Полиция очень хочет поговорить с вами, мой мальчик. Как вы понимаете – покашляйте, – они весьма озабочены, – еще раз, отлично, – тем, что произошло, – так, еще раз, спасибо, – и очень хотели бы выслушать ваши соображения на этот счет.
Он снова ощупал голову Трейси, пальцы его едва касались кожи.
– Сколько я здесь нахожусь?
Доктор поглядел на потолок, что-то насторожило его в линии акупунктуры левой руки:
– Чуть больше сорока восьми часов. Это был очень сильный взрыв.
Он открыл свой саквояж и достал продолговатый футляр из тонкого прозрачного стекла, в котором таинственно мерцали Длинные иглы для акупунктуры.
– Если бы между вами и взрывным устройством по счастью не было той кровати – надо сказать, у нее оказалась необычайно жесткая рама, – доктор снова прищелкнул языком, – повернитесь, пожалуйста, нет, нет, влево, вот, очень хорошо.
Он прижал ладонью руку Трейси и вынул из стеклянного футляра длинную иглу.
– Я не нахожу признаков сотрясения мозга, прекрасно, но, как подсказывает мне опыт, в таких случаях некоторое время может наблюдаться легкое головокружение, а также что-то вроде незначительного расстройства, – он подвел иглу к коже, а пальцами свободной руки прослеживал линию акупунктуры. – О, все пройдет очень быстро, уверяю вас, очень быстро. Но в качестве меры предосторожности, – он коротким точным движением ввел иглу, – необходимо провести иглотерапию, которая, в сочетании с двадцатью минутами шиатсу,устранит все неприятные ощущения.
Окончив процедуру, доктор наклонился к Трейси:
– Полиция просила меня сообщить, когда вы полностью придете в себя и сможете дать показания.
– В любое время, – улыбнулся Трейси.
Он чувствовал себя совершенно здоровым и, более того, отдохнувшим.
– Поскольку оценка вашего состояния предоставлена мне, давайте решим, что ваше свидание с полицией может состояться завтра утром, ну, скажем, часов в девять. Вас устроит?
– Отлично, спасибо, доктор.
– Постарайтесь ни о чем не думать, – в дверях доктор обернулся. – Вы скоро заснете, и очень хорошо, сон пойдет вам на пользу. И, помните, лечение еще не закончено, на это потребуется время. А пока не давайте больших нагрузок на левую руку.
Трейси кивнул, и врач тихо прикрыл дверь. Увидев, что сестра собирается последовать его примеру, Трейси остановил ее:
– Эта женщина, которая приходила, она сказала, как ее зовут?
– Нет.
– А как она выглядела? Сестра задумалась:
– Высокая, стройная, в модном платье. Китаянка... по-моему, чиу-чоу, – она недоуменно поглядела на Трейси. – Разве она не ваша приятельница?
– Ну, в общем-то да.
Чтобы скрыть смущение, он провел ладонью по лицу.