В свои пятьдесят с лишним Ренуик был высок и, похоже, еще очень силен. Голову он держал прямо, плечи — развернутыми, как на параде. У него была великолепная белоснежная шевелюра, обычно приглаженная волосок к волоску, а сейчас, из-за шляпы, чуть растрепанная. Из-под кустистых, мохнатых бровей смотрели большие зеленые глаза. Они казались моложе, чем лицо с начинающими слегка обвисать щеками: годы все же брали свое.
— Столик на двоих. В глубине зала, — скомандовал он с явственным английским акцентом.
— Да, сэр. Вот сюда, прошу.
Метрдотель подвел его к столику. Ренуик выбрал место, позволявшее ему держать под наблюдением входную дверь, а через окно видеть озеро. Он заказал вина и посмотрел на часы: карманный золотой «Патек Филипп» 1922 года, редкая серия. Часы он всегда носил в нагрудном кармане на золотой цепочке, пристегнутой к бутоньерке. Гехт запаздывал. Впрочем, это, скорее, он пришел слишком рано. Опыт научил его всегда работать на опережение.
Быстро оглядев зал, он убедился, что присутствуют все те же, что и всегда в обеденное время. Молодые парочки обменивались рукопожатиями, взгляды их были красноречивее слов. Пары постарше смотрели по сторонам и явно давно уже все друг другу сказали. Родители безуспешно пытались уследить за детьми. Беспокоиться не о чем.
Гехт опоздал на пять минут. На нем были кроссовки, джинсы и коричневая кожаная куртка, украшенная молниями и металлическими нашлепками, так что карманы выглядели жесткими. Проводивший его к столику официант казался рядом с ним карликом.
— Вы опоздали, — упрекнул его Ренуик.
Гехт уселся за столик и всеми правдами и неправдами пытался уместить под ним ноги. У него было жутковатое, словно топором вытесанное лицо, идущий через всю правую щеку белый шрам приподнимал губу, и на лице у него словно бы застыла ухмылка. Серые глаза поблескивали. Выкрашенные в черный цвет волосы были старательно приглажены с использованием какого-то геля.
— Мы следили за вами от самого входа, — поправил его Гехт. — Я решил подождать, пока вы тут обоснуетесь. Я знаю, что вы любите сами вино выбирать.
Ренуик улыбнулся и дал знак официанту наполнить стакан Гехта.
— Ну что? Сделали?
Тон у Ренуика был самый непринужденный, но Гехт все же обиделся:
— Обижаете. Ведь наверняка знаете, что да, иначе бы вас здесь не было.
— Могу я посмотреть?
— Ясное дело.
Гехт расстегнул куртку и вынул короткую картонную трубку.
Ренуик взял ее, снял пластмассовую крышечку и вынул свиток.
— Ну как? Это то, что нужно?
— Терпение, Иоганн, — одернул его Ренуик, не в силах скрыть охватившее его возбуждение.
Он развернул полотно под столом, тщательно пряча от посторонних глаз, и внимательно его осмотрел. Ничего не увидев, он перевернул полотно и также внимательно рассмотрел оборотную сторону. Возбуждение сменилось разочарованием. Ничего.
— Черт.
— Ну я уж не знаю, где еще искать, — пожал плечами Гехт, — это уже шестая. И все, если верить вам, пустышки.
— Что вы хотите этим сказать? — обиженно процедил Ренуик.
— А то, что если б мы знали, что ищем, нам, может, было бы проще искать.
— Это выходит за рамки договора. Я плачу вам за то, чтобы вы приносили мне картины, на этом ваше участие заканчивается.
— Что ж, теперь, может, будет по-другому.
— Что вы имеете в виду? — резко спросил Ренуик; ему не понравилась гадкая улыбочка, спрятавшаяся в углах губ Гехта.
— Тот жидок, помните, за которым вы просили приглядеть…
— Что такое?
— Покойник.
— Умер? — Глаза Ренуика расширились. — Но почему?
— Мы его кончили.
— Кончили… Вы идиот! Вы понятия не имеете, во что вы вмешиваетесь. Да как вы смеете…
— Да не волнуйтесь вы, — подмигнул Гехт, — рука-то цела.
Ренуик медленно кивнул, потом позволил себе улыбнуться. Похоже, он недооценил Гехта.
— И теперь вы, похоже, считаете, что сумеете повернуть дело так, чтобы оказаться в числе основных игроков?
— Тут дело не просто в старой картине. Это мы уже поняли. Мы хотим долю в том, что вы ищете.
— А что я за это получу?
— Руку и все, зачем она вам нужна.
Повисла пауза; обдумывая ответ, Ренуик постукивал по стакану с вином мизинцем с тяжелым кольцом-печаткой, исторгая из него ритмичный приглушенный звон.
— Где рука?
— В Лондоне. Один звонок — и можно будет ее уничтожить или переправить сюда. Решайте.