— И насколько же аккуратно была произведена эта операция? — угрюмо рассмеялся Тернбул.
— Не слишком аккуратно, — отметил О’Нил. — Насколько мне известно, нацисты практиковали два метода татуажа. Первый заключался в использовании металлической пластины со сменными иглами. Пластина прижималась к левой стороне груди заключенного и в рану впрыскивалась краска.
— А второй?
— Второй был еще более жестоким. Татуировка просто врезалась в живое мясо.
— Значит, о мастерстве там не особенно заботились?
— Нет, — признал О’Нил, — а это значит, что такие татуировки были глубже обычных. И конечно, со временем чернила могли проникнуть в нижние слои дермиса и даже в клетки лимфы, что также помогло бы нам в восстановлении рисунка. Но даже в этом случае — если тот, кто срезал татуировку, добрался до гиподермиса, — выяснить ничего не удастся.
— Судите сами.
О’Нил пристально осмотрел рану.
— Вообще-то тот, кто это делал, постарался на славу. Верхний слой срезан весьма чисто.
— Но вы сможете что-то восстановить?
— Теоретически да. Если татуировка была глубокой, она проявится. Но на это уйдет время.
— Как раз времени-то у нас и нет, доктор. Мне рекомендовали вас как лучшего дерматолога страны. Я прошу вас сотворить чудо. Вот мой телефон. Позвоните, как только что-нибудь выясните.
ЧАСТЬ II
На войне первой гибнет правда.
Глава 19
Гринвич, Лондон
6 января, 15.00
Тернбул ждал их у дома номер пятьдесят два, красивого викторианского особняка из красного кирпича. Парадную дверь украшала арка, на замковом камне которой было вырезано лицо какого-то высокомерного римского бога.
В полный рост он казался даже толще, чем когда сидел в машине; необъятный темно-синий плащ только усиливал впечатление: полы плаща свисали с живота Тернбула, словно крыша берберского шатра.
— Спасибо, что пришли, — сказал Тернбул, протягивая руку. На этот раз Том и Арчи пожали ее, хотя Арчи не сделал никакой попытки скрыть, что это для него сущая мука. Тернбул словно ничего и не заметил. — И за помощь, — добавил он.
— Мы вам еще не помогаем, — твердо сказал Том.
— Ну, по крайней мере прислали мне эту руку. Вы могли просто избавиться от нее. Другой бы так и сделал. — При этих словах он выразительно посмотрел на Арчи.
— Что мы здесь делаем? — резко спросил тот. Том улыбнулся. Всегда можно рассчитывать на Арчи, если нужно перейти сразу к делу.
— Встречаемся с Еленой Вайссман, дочерью жертвы.
Тернбул открыл калитку, и они прошли к парадному входу. На двери не было колокольчика, только медный дверной молоток в форме львиной головы. Тернбул стукнул молотком, и через некоторое время в доме послышались шаги, а за окошечком из рифленого стекла появилась тень.
На пороге стояла эффектная женщина лет этак сорока. У нее были иссиня-черные волосы, собранные в пучок, который удерживали длинные красные лакированные палочки, по тону соответствовавшие ее губной помаде и лаку для ногтей. Тональный крем придавал ей загорелый, цветущий вид, но не мог достаточно хорошо замаскировать темные мешки под глазами — она, должно быть, почти или совсем не спала. Тем не менее одета она была очень элегантно: в черный кардиган, черные брюки и белую блузку. На ногах у нее были, судя по всему, очень дорогие итальянские туфли.
— Да?
С первого взгляда она производила сильное, даже слегка завораживающее впечатление. Голос у нее был властный, манеры отличались едва заметным высокомерием. Тому было любопытно, чем она зарабатывает на жизнь.
— Мисс Вайссман, я инспектор Тернбул. Я из полиции. — Тернбул показал ей значок. Том заметил, что это был уже не тот, что он показывал им вчера. Ну конечно, у него, наверное, целый ящик стола забит такими, и он выбирает в зависимости от ситуации. — Это по поводу вашего отца.
— Ах вот оно что… — Она, казалось, удивилась. — Но я уже разговаривала с…
— А это мои коллеги, мистер Кирк и мистер Коннолли, — не дал ей договорить Тернбул. — Мы можем войти?
Поколебавшись, она отступила в сторону:
— Да, конечно.
В доме пахло свежим лаком и лимонным средством для мытья полов. Темные квадраты на стенах выдавали места, где еще недавно висели картины. Это позволяло понять, как могла бы выглядеть комната, не будь сорока лет неблагоприятного влияния лондонской погоды.