Картины стояли рядами единиц по двадцать — двадцать пять, по тридцать рядов у каждой боковой стены и напоминали зубья гигантской гребенки. Середину комнаты занимал ряд низких металлических стеллажей-шкафов, с примерно десятью узкими выдвижными ящиками в каждом, где — это тоже было известно Христенко — хранились тысячи рисунков, полотен и гравюр без багета, рам или паспарту. Десятки картин были в беспорядке разбросаны по поверхности стеллажей, вероятно, предыдущими визитерами, которые вытаскивали их из штабелей у стен и не утруждали себя тем, чтобы вернуть на место.
Он глубоко вздохнул, взволнованный не столько предвкушением того, что вскоре, возможно, обнаружит исчезнувшую картину Биляка, сколько представившейся ему уникальной возможностью увидеть бесценные сокровища собственными глазами, и не только увидеть, но даже потрогать. Разумеется, он, как и все прочие сотрудники его ранга, имел доступ в это хранилище и прежде, однако лишь в сопровождении охраны и при условии ни до чего не дотрагиваться, будто он был не взрослый человек, а непослушный младенец. Но теперь наконец-то он был в этом «волшебном магазине» один.
Он натянул белые полотняные перчатки, чтобы уберечь картины от жиров и кислот, выделяемых кожей; к тому же благодаря перчаткам он мог не беспокоиться о том, что оставит отпечатки пальцев. На продемонстрированной ему фотографии картина, которую ему предстояло найти, была в раме, поэтому он начал поиски с прислоненных к стене полотен в рамах и на подрамниках, переходя от одного штабеля к другому.
Это была нелегкая работа — разреженный воздух и необходимость все время поддерживать в равновесии тяжеленный штабель вогнали Христенко в пот. Но он тут же забыл обо всем на свете, когда, перебрав три десятка полотен, наткнулся на большую, сильно поврежденную картину.
Она находилась в таком ужасающем состоянии, что непрофессионал вряд ли обратил бы на нее внимание: холст потрескался, вдоль и поперек его пересекали белые полосы, образовавшиеся на сгибах. Но Христенко мгновенно узнал кисть гения — Рубенс. И не просто Рубенс, а его «Тарквиний и Лукреция» — шедевр, написанный между 1609 и 1612 годами и считающийся многими одной из его лучших ранних работ. Христенко знал и историю этого шедевра: когда-то картина принадлежала Фридриху Великому и висела в его дворце Сан-Суси близ Потсдама с 1765 года, оставаясь там вплоть до 1942 года, когда нацисты перевезли ее в замок Райнсберг, а оттуда она бесследно исчезла.
Табличка на обратной стороне поведала ему тайну минувших десятилетий. Картина была конфискована Йозефом Геббельсом, который повесил ее в опочивальне одной из своих наложниц в летней резиденции, чему в некоторой степени соответствовал мифологический сюжет — похищение Лукреции, добропорядочной римской матроны. Когда советская 62-я армия захватила поместье в Богензее, некий русский офицер обнаружил картину и, сложив ее в несколько раз, тайно вывез в Россию, спрятав под гимнастеркой. Впоследствии, когда он сдал картину государству, власти поместили ее сюда вместе с сотнями других полотен. Увидев это бесценное полотно, Христенко не мог удержаться от улыбки, как будто он, и только он один, сумел решить головоломную задачу из учебника по высшей математике.
Он неохотно вернул Рубенса на место и продолжил поиски, но не прошло и минуты, как его сердце снова учащенно забилось: он наткнулся на Рафаэля. Ярлык гласил, что «Портрет молодого человека» прежде принадлежал Чарторыйскому музею в Кракове. Но это было еще не все: спустя минут десять он обнаружил полотно Ван Гога «Цветы в глиняной вазе». На ярлыке ничего не говорилось о том, как картина попала в Россию, а лишь упоминалось, что нацисты конфисковали ее из замка на реке Дордонь, во Франции, в 1944 году.
Христенко был потрясен, но внезапно он перестал улыбаться и сердито нахмурился. Разве это правильно, разве справедливо, что эти шедевры не услаждают взоры людей, а преданы забвению и брошены на растерзание прожорливому зверю по имени Время?
То, что эти шедевры были небрежно свалены в кучу в этом убогом подвале, казалось не просто чудовищной несправедливостью, а беззастенчивым и наглым вызовом человеческому гению.
Учитывая его смятенное расположение духа, неудивительно, что после часа с лишним поисков он едва не просмотрел полотно Биляка. Борис переложил еще три или четыре картины, когда в его подсознании что-то щелкнуло, и он вернулся назад, к уже отодвинутому им полотну.