Это был небольшой — примерно тридцать на тридцать сантиметров — поясной портрет девочки с печальным взглядом, в строгой одежде, у раскрытого окна. На ней было темно-зеленое платье; комната вокруг выглядела серой и мрачной, зато расстилавшиеся за окном поля были расцвечены яркими летними красками. Хотя в целом картина была написана более или менее профессионально, руки — всегда очень трудно дающаяся живописцу деталь — выглядели довольно неуклюже, и это свидетельствовало о том, что художник обладал кое-какими способностями, но о большом таланте здесь не было и речи.
Здесь не было ни вдохновенного вангоговского буйства красок, ни неподражаемого рафаэлевского владения перспективой, а по сравнению с гениальным живописным мастерством Рубенса кисть этого художника была неповоротливой и тяжеловесной. При этом Христенко, разумеется, понимал, что сравнивать рядового живописца с этими выдающимися, поистине великими мастерами просто нелепо.
Тогда почему же Виктор и этот англичанин так жаждут расстаться с пятьюдесятью тысячами долларов в обмен на это убогое творение? Странно, очень странно. Нет-нет, он ничего не имеет против. Рубенс или Рафаэль, внезапно появившись на рынке, могут вызвать скандал. Директор Эрмитажа Мышкин и кое-кто из экспертов, лучше других понимающие, что именно находится в этих хранилищах, могут опознать похищенные полотна. Начнут копать, задавать вопросы. Поднимут документы, станут сверять списки.
А этой картины никто не хватится, ее исчезновения никто не заметит.
Он вытащил картину из штабеля, а остальные прислонил обратно к стене. Затем, бережно прижав ее к груди, выключил свет, вышел из комнаты, прошел по коридору и кивнул дожидавшимся его охранникам.
— Ну что, нашли, чего надо, Борис Иваныч? — добродушно спросил один из них, давя окурок подкованным каблуком черного сапога.
— Ага, — коротко ответил Христенко, — можете запирать. Спасибо.
Он поднялся по лестнице на нулевой этаж, а затем — на второй, в отдел реставрации. В главном цехе реставрационной мастерской в этот час, по обыкновению, было темно и пусто, и он знал об этом. Тут и там были расставлены и разложены натянутые на подрамники и находящиеся на том или ином этапе реставрации полотна, накрытые на ночь белым полотном. Особо ценные экземпляры, однако, полагалось помещать в специальное хранилище-сейф в дальнем углу комнаты.
Он достал из кармана мобильный телефон и нажал зеленую кнопку. Спустя несколько секунд он услышал ответ.
— Да?
Христенко узнал голос англичанина.
— Я нашел.
— Прекрасно. — В голосе собеседника промелькнуло удивление. Наверное, не ожидали, что все произойдет так быстро, подумал Христенко.
— Ну, и что дальше? — спросил он неуверенно. — Как мне получить мои деньги?
— Принесите нам фотографии, как договорились. Когда мы убедимся, что это та самая картина, вы передадите ее нам, тогда и получите, что вам обещано.
Несколько секунд Христенко обдумывал услышанное.
— А как я узнаю, что эта сумма при вас? — поинтересовался он наконец.
— Вы что, не доверяете нам, Борис? — шутливым тоном спросил англичанин.
— Не больше, чем вы мне.
— Ну и слава Богу. — В голосе собеседника послышалось нетерпение. — Когда вы принесете нам фотографии, мы предъявим вам деньги, а когда вы явитесь с картиной, мы их вам вручим.
— Хорошо. Встретимся в половине десятого вечера. Сенатская площадь. У Медного всадника.
Христенко отключил телефон и, кладя его перед собой на стол, не смог сразу разжать пальцы, а лишь сделав над собой усилие, рывком отдернул руку. Он почувствовал, что ужасно вспотел, ладони у него были мокрые, а во рту, наоборот, пересохло.
«Ну все, теперь никуда не денешься», — подумал ом.
Глава 67
Сенатская площадь, Санкт-Петербург
9 января, 21.26
Как обычно, на площадке у пьедестала Медного всадника, монумента Петра Великого, воздвигнутого французским скульптором Этьеном Фальконе в 1782 году, толпился народ. Туристы и местные по очереди фотографировались; вздыбленный конь и его имперский всадник, казалось, застыли, вмерзли в марево неяркой, исходившей от земли подсветки, сверкающие передние копыта угрожающе нависли над головами, а огромная черная тень распласталась на ясном ночном небосводе.
Том переговаривался с Арчи по дуплексной связи, микрофон был пришпилен к его воротнику, а крошечный наушник из прозрачного пластика был незаметен для окружающих. Это было довольно нелепо, учитывая, что находились они друг от друга всего в нескольких сотнях футов, но сейчас Том уразумел, что совет Тернбула не появляться ни в чьей компании, чтобы не спугнуть и без того издерганного Христенко, был разумным и верным.