— В зависимости от температуры каждое химическое соединение может являться в нескольких кристаллических формах, только несовершенство наших методов исследования мешает нам убедиться в этом! — таков был вывод Вернадского.
Обобщение молодого ученого поразило Чернова своей грандиозностью. Он охотно встречался с Вернадским и подолгу беседовал. Несколько раз посетили русский отдел выставки. Как-то остановились возле докучаевской карты русских почв, застигнутые быстрым, как вихрь, летним дождем, и Вернадский задумчиво произнес:
— Мы научились за последние годы в науке ничему не удивляться, считать невозможное возможным, смело и научно подходить к таким вопросам, до которых, как до ваших критических точек, еще недавно, и то очень редко, добегала научная фантазия…
Вернадский говорил просто и спокойно:
— То, что сейчас переживается человечеством, внесено было в человеческую жизнь грозным 1789 годом. В частности, огромные изменения произошли за истекшие годы в психологии натуралиста. Их влияния сказываются и в научном творчестве, и в задачах, которые дерзновенно ставит исследователь! Не удивляйтесь и моей смелости в обобщении явлений полиморфизма!
Довольные друг другом собеседники расстались. Через тридцать лет, в 1921 году, Вернадский написал в предисловии к своей книге статей и очерков:
«Мы подходим к великому перевороту в жизни человечества, с которым не могут сравняться все им раньше пережитые. Недалеко время, когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой источник силы, который даст ему возможность строить жизнь, как он захочет. Это может случиться в ближайшие годы, может случиться через столетие. Но ясно, что это должно быть.
Сумеет ли человек воспользоваться этой силой, направить ее на добро, а не на самоуничтожение?
Дорос ли он до умения использовать ту силу, которую неизбежно должна дать ему наука?..»
Неожиданные события, последовавшие вскоре после беседы у докучаевских экспонатов, подтвердили справедливость парадокса о возможности невозможного. Июльским вечером того же дня в своем номере гостиницы «Россия» умер от разрыва сердца, как тогда говорили, Евгений Николаевич Андреев.
Испуганная неожиданным и печальным событием администрация выставки приняла все меры к тому, чтобы утаить от публики печальное событие. Даже Чернова лишили возможности проститься со своим учителем и другом. Покойника отправили в Россию в запаянном цинковом гробу в вагоне для скоропортящихся грузов. И оттого что все делалось втихомолку, чтобы не омрачать праздничного веселья выставки, самая смерть человека, к тому же доброго, умного и деятельного, получила какой-то постыдный характер неуместного, неприличного поступка.
Во Дворце правосудия французские металлурги показывали Дмитрию Константиновичу новый способ охлаждения стали при закалке. Так как для получения мелкозернистой структуры достаточно охладить сталь до температуры лишь немногим ниже «точки 6», то выгоднее всего употреблять для охлаждения жидкость, температура которой не может быть ниже той, что необходима для закалки. Руководствуясь этим, одним из основных, положений Чернова, французские заводы начали применять закалку с охлаждением в расплавленном свинце. Теперь международная экспертиза, в состав которой входил Чернов, должна была дать свое заключение.
Выставленные образцы, обработанные по этому способу, судя по прекрасному виду излома, должны были иметь высокую вязкость. Но испытания на разрыв показали — образцы уступали несколько стали, закаленной в масле. Эксперты спорили, вновь рассматривали образцы, сличали их, задавали вопросы. Дмитрий Константинович не проронил ни слова и безучастно поставил свою подпись под заключением экспертизы. Он был занят невозможным, немыслимым, безумным сочетанием слов и понятий, за которыми скрывались задачи техники будущего, — «охлаждение расплавленным свинцом», «невозможное возможно».
В конце той же недели Дмитрий Константинович получил большой страховой пакет с грифом Михайловской артиллерийской академии. В пакете он нашел письмо начальника академии, выписку из постановления совета академии и ее устав. Выписка из постановления свидетельствовала о том, что по рекомендации члена артиллерийского комитета генерал-лейтенанта Н. Е. Бранденбурга статский советник Д. К. Чернов избирается действительным членом артиллерийской академии с предоставлением ему права занять кафедру металлургии. В письме начальника академии выражалось пожелание о том, чтобы Дмитрий Константинович не замедлил телеграфно сообщить о своем согласии приступить к занятиям с осеннего семестра текущего 1889 года.
Пришлось несколько раз перечитать присланные документы, чтобы освоиться в какой-то мере со своим новым положением. О том, чтобы отклонить приглашение, не могло быть и речи. Дмитрий Константинович составил текст телеграммы и, возвращаясь с почты, погрузился в размышления о том, кто такой Бранденбург и откуда ему известно имя инженера.
Понадобилось немало времени и умственных усилий, чтобы вызвать из глубин памяти образ артиллерийского офицера, проходившего университетский курс, как и Чернов, вольнослушателем. В университете среди вольнослушателей, носивших штатские костюмы, артиллерийский поручик, естественно, обращал на себя внимание. Догадывались, что он, верно, кончил военное училище, служил в полку и теперь готовится поступать в военную академию, где держат экзамены по высшей математике, дифференциальному и интегральному исчислению.
Но, как-то случайно заговорив с пим, Чернов с удивлением услышал, что Бранденбург слушает курс факультета восточных языков, математику терпеть не может, а, находясь на службе в лейб-гвардии артиллерийской бригаде, занимается исследованиями по истории артиллерии в России, изучает отечественные древности и намерен всецело посвятить себя археологии.
К чести Бранденбурга надо сказать, что, будучи назначен членом совета артиллерийского управления, оп не изменил своему влечению и получил место начальника исторического артиллерийского музея. В этой должности, продолжая разрабатывать историю «бога войны», как называл артиллерию Наполеон, Бранденбург прекрасно был осведомлен о делах Обуховского завода и о роли Чернова в сталепушечном производстве.
Возвратившись в Петербург, первое, что постарался достать Дмитрий Константинович в столице, была только что вышедшая из печати брошюра «500-летие русской артиллерии». Автором ее был Николай Ефимович Бранденбург.
2. «БОГ ВОЙНЫ»
Торжества по случаю 500-летия русской артиллерии были приурочены к Михайлову дню, то есть к 8 ноября 1889 года по тогдашнему календарю, когда отмечалось «тезоименитство великих князей Николая и Михаила Павловичей» и праздник всех русских орденов.
К этому времени Дмитрий Константинович был уже всецело погружен в подготовку к чтению лекций слушателям академии, по большей части уже опытным и заслуженным людям.
Справедливость обязывает пас сказать, что если среди вольнослушателей столичного университета студенты в офицерской форме и были чем-то вроде белых ворон, то все же в артиллерийской академии высокообразованные слушатели были совсем не редкостью.
Михайловская артиллерийская академия возникла в 1855 году из офицерских классов Михайловского артиллерийского училища благодаря необыкновенно счастливому подбору преподавателей. Главою академии и старейшиной был знаменитый русский математик Михаил Васильевич Остроградский. Он состоял к тому же в должности главного наблюдателя преподавания математики в военно-учебных заведениях. С особым пристрастием вел оп преподавание математики в своем училище начиная с 1841 года. За двадцать лет он поднял преподавание математических наук на небывалую высоту. В этом ему помог один из основателей пауки об электромагнетизме, физик Эмилий Христианович Ленц. Подготовил себе Остроградский и другого помощника из числа окончивших училище офицеров в лице Петра Лавровича Лаврова, впоследствии крупного революционного деятеля, идеолога народничества и автора всем известной революционной песни «Отречемся от старого мира».