Через день тот же Монгольфье, живой, энергичный француз, подвижный и порывистый, в противоположность своему по-русски сдержанному спутнику, привез Дмитрия Константиновича в Елисейский дворец — резиденцию президента республики. Пройдя с Черновым через шеренги гвардейцев, одетых в яркую форму наполеоновских времен, Монгольфье представил своего спутника главному церемониймейстеру, который провел их в приемный зал президента. Там им прочли указ президента о награждении инженера, профессора Дмитрия Чернова орденом Почетного легиона офицерского креста, после чего Эмиль Лубе, президент Франции, приколол на лацкан фрака Дмитрия Константиновича пятиконечный белый крестик с золотым венком над ним вместо обычной короны. Сказав о неизменной дружбе России и Франции, он добродушно улыбнулся и отпустил награжденного. Его тут же подхватил Монгольфье и, поздравляя на ходу, провел снова через шеренги гвардейцев, беспрестанно кому-то кланяясь, кому-то улыбаясь.
Вечером в русском ресторане под названием «Москва» ученые-металлурги Франции устроили банкет в честь Чернова — «отца металлографии». Приглашенных по просьбе устроителей принимала в качестве хозяйки Александра Николаевна, сохранившая на всю жизнь простоту и достоинство. Над ее щепетильностью в манерах, в прическе, в одежде, даже в произношении чужестранных слов подсмеивался Дмитрий Константинович, но дети с восхищением следили за каждым ее движением, каждым жестом и старались ей подражать.
Банкет прошел весело, без натянутости в большой мере благодаря хозяйке и очаровательной младшей дочери, помогавшей матери.
Среди гостей были, кроме Монгольфье и членов экспертной комиссии по металлургии, старые знакомые Чернова: Ле-Шателье, Совер, Пурсе, Портевэн, Гейн, молодой Осмонд.
Не обошлось без речей и поздравительных тостов.
Маленькую речь, произведшую большое впечатление, произнес Альберт Портевэн.
— Чернов есть провозвестник и глава нашей школы. Его первые труды послужили фундаментом для последующего удивительного прогресса в области металлургии стали, для которой вторжение науки оказалось поистине революционным. Его прекрасная жизнь, получившая мировую оценку, делает великую честь России!..
Устраивая семейную поездку в Париж, Чернов рассчитывал, что грандиозная выставка научных и технических чудес покорит воображение молодых умов, побудит к раздумью над судьбами человечества. Дети проводили все дни с утра до вечера в разных выставочных дворцах и павильонах, просто на праздничных улицах выставки, но как будто умышленно проходили мимо всего того, о чем начинал разговор отец.
О русском отделе выставки Дмитрий сказал:
— Русский отдел выставил напоказ всему миру промышленную отсталость России!
Он был умен, начитан, умел видеть смешное в людях, вещах, любил вызывать улыбку у брата, сестер.
Отец остановил его:
— Остроумно, но не смешно, скорее грустно!
Русский отдел в 1900 году, как и на прежних выставках, демонстрировал главным образом русскую кустарную промышленность: резные деревянные изделия, игрушки, кружева, вышивку, каслинское литье. На этот раз каслинцы прислали вызывавший всеобщее восхищение тонкой работой чугунный павильон. Дмитрий Константинович провел несколько часов перед каслинским чудом, рассматривая ажурную постройку, кружева стен и карнизов, сложный орнамент, сплетенный из ветвей, цветов, птиц, драконов и плывущих по морским волнам парусных судов.
Чугуноплавильный и железоделательный завод основан на берегу уральского озера Касли в 1747 году. Железо прославило на весь мир каслинскую марку в виде двух соболей, стоящих на задних лапах друг против друга. По марке и самое каслинское железо стало называться соболиным, а слово «соболиный» стало означать высший сорт всякого товара.
Искусные русские мастера не ограничились выделкой железа. Они надумали прославить свой городок чугунным литьем знаменитых скульптур, таких, как Дон-Кихот Готье или кони барона Клодта с Аничкова моста, а также таежных медведей и азиатских чаш собственных каслинских художников. Каслинское литье так тонко и изящно по своей формовке и последующей чеканке отлитой фигуры, что по художественной точности и выразительности нередко превосходит бронзу.
Всматриваясь в каслинские произведения искусства, Дмитрий Константинович пришел к твердому убеждению, что потенциальные возможности стального литья также неисчерпаемы.
Одного каслинского павильона было достаточно для того, чтобы пробудить живую мысль Чернова к действию. Но всем чудесам науки и техники Всемирной выставки не удалось поколебать в сыновьях его устоявшегося убеждения в правильности избранных ими собственных путей жизни и деятельности.
6. «ДЕЛО ИДЕТ ОБ ИМЕНИ РУССКОМ,
А НЕ ОБО МНЕ»
Еще на первой Всемирной выставке в Париже 1867 года многие европейские ученые, историки, искусствоведы заинтересовались русским национальным искусством, пожелали изучить его непосредственно по источникам. От имени европейских ученых к русскому комиссару выставки агенту министерства финансов А. И. Бутовскому обратился за содействием глубокий знаток истории искусств, французский зодчий Виолле ле Дюк.
По собранным и сообщенным ему братом Бутовского, Л. И. Бутовским, материалам Виолле ле Дюк со свойственной французам живостью написал и в 1877 году издал остроумное, но не слишком серьезное сочинение «Русское искусство, его источники, составные элементы, высшее развитие и будущее». Через год оно вышло в России в переводе Н. Султанова и взволновало не только любителей искусств.
По тонкому и верному замечанию русского историка литературы А. Л. Кирпичникова, «русские ученые, поспешно собиравшие материалы для французского автора, проявили в этом деле только одно достоинство — скромность». Известный русский искусствовед, создавший всемирно известное собрание древностей Румянцевского музея, Георгий Дмитриевич Филимонов, не будучи публицистом, напечатал в «Московских ведомостях» гневную статью.
«Не совсем напрасно, — с горьким юмором писал он, — упрекают нас, русских, в косности и в ожидании толчков с Запада. Мы бы и теперь, пожалуй, готовы были отказаться от всяких забот о русском искусстве, да беда в том, что мы так позорно изверились своим самоотрицанием на Западе, что нам уже прямо отказываются верить, если мы утверждаем, что у нас не только нет искусства, но его и быть не могло».
С самого начала своей научной деятельности столкнулся с таким самоотрицанием Дмитрий Константинович Чернов. Его доклад Русскому техническому обществу в 1868 году был событием мирового значения, открыв новую эпоху в теории и практике тепловой обработки стали. В царской России эта работа Чернова была известна только немногим специалистам, и в течение десяти лет он напрасно искал широкого признания у своих соотечественников.
Дмитрий Константинович послал печатный текст своего доклада, опубликованного в «Записках Русского технического общества», в Лондон, известному металлургу Андерсену. Андерсен опубликовал гениальную работу русского инженера на английском языке. С этого перевода был сделан французский перевод, с французского — немецкий. Истинным «толчком с Запада» были почести, оказанные Чернову в Париже на Всемирной выставке 1900 года. Уже в следующем, 1901 году с того же французского сделал русский перевод служащий Брянского общества Александровского южнорусского завода И. П. Семенченко-Даценко. Под витиеватым заголовком «Применение микроскопической металлографии к производству рельсов и теория Чернова» перевод появился в Брянске.
А через год «Записки Русского технического общества» повторили в изложении А. Р. Шуляченко исторический доклад Дмитрия Константиновича в статье «Д. К. Чернов».
Понадобилось тридцать три года для того, чтобы в дореволюционной России соотечественники Чернова начали узнавать о его гениальном труде.
Замалчивание русского имени в самой России побуждало к молчанию и иностранную литературу, не столь щепетильную, как французская. Подобно Ломоносову, Менделееву, Бутлерову, Зинину и многим другим великим деятелям науки и техники, Дмитрий Константинович чрезвычайно остро и близко принимал к сердцу незаслуженное замалчивание своих заслуг и открытий, сознавая, что «дело идет об имени русском, а не обо мне», как говорил Менделеев.