Он отмотал на пару секунд назад и уставился в экран. “Нашла какие-нибудь сокровища?” — снова звучит его беззаботный голос, и в объектив попадает кресло. Стоп.
Ноги чуть не подкосились. Ему не показалось: смуглое лицо в платке — совсем не то, что он видел в реальности. Рома же не сумасшедший, и прекрасно запомнил иссохший труп, а на видео — живой человек. Ни следа разложения, и взгляд совершенно осмысленный. Белесые глаза хитро поблескивают. Их пакостное выражение наводит на мысль, что старуха сыграла с кем-то злую шутку, и теперь от души веселится. Сгорбленная фигура напоминает сжатую пружину. Кажется, что бабка вот-вот распрямится и выпрыгнет из-под шерстяного одеяла с криком “Ага!”
Где-то далеко ухнула сова. Роман вздрогнул и огляделся, с беспокойством отмечая, что окончательно стемнело. Единственная машина проезжала минут двадцать назад, и с тех пор — ничего. Он отчаянно жалел, что не остановил тех пенсионеров. Сейчас был бы уже далеко отсюда, а вместо этого стоит в полном одиночестве среди чернеющих по обочинам сосен и смотрит на нечто ужасное, что и осознать то толком еще не может.
“Ты что, живая была?” — прошептал он онемевшими губами. Старческие глаза на стоп кадре глядели с вызовом. Роман боязливо протянул пальцы, запустил видео, и тут же отдернул руку от мертвенного света сенсорного экрана, как от опасного кусачего насекомого. Сцена со старухой вновь ожила.
В самом конце его ждал сюрприз. Последние секунды выглядели так: он кружит у самого кресла, но после резкого окрика Алины останавливается, камера скользит вниз, и страшное лицо вновь попадает в объектив. Всего на мгновение, после чего видео обрывается, но все равно видно, что теперь это безглазый труп, а не живой человек. Покойница с серыми лоскутами истлевшей кожи — какой он ее и видел в том доме.
Он заставил себя пересмотреть это, и сомнений не осталось: женщина в кресле меняла облик. “Ведьма,”— пронеслось у него в голове, и в ту же секунду со стороны сосен снова раздалось совиное уханье. Ближе, чем в прошлый раз, да так, что от громкого “угу” Рома подпрыгнул и чуть не выронил камеру.
Он бросил взгляд в темные заросли и спрятал Canon в рюкзак. Ноги стали немного ватными, но послушно понесли его вперед. “Пусть кто-нибудь поедет сейчас по этой проклятой дороге и подберет меня,” — взмолился Ромка. Он озирался по сторонам и шел строго по центру, стараясь держаться как можно дальше от обочин. Если бы хоть деревья не подступали так близко — тогда бы ему не казалось, что старая ведьма в белом платке вот-вот выпрыгнет из леса.
Роман не лгал себе и спокойно признавал, что он трус. Его страшили змеи и пауки, обращали в бегство косые взгляды гопников в темных переулках, нервировали серьезные разговоры, пугала ответственность. Когда он выберется отсюда, в длинном списке фобий появятся несколько новых пунктов, в том числе и кричащие в лесу совы… Если выберется.
В рюкзаке что-то зашевелилось. Неспешно. Сонно. Не слишком настойчиво, но достаточно, чтобы напуганный Роман резко остановился. Он замер, пытаясь понять природу внезапной активности у себя за спиной. Груз слегка оттягивал плечи и был хоть и ценным, но совершенно неодушевленным. Несколько предметов, включая ту серебряную цепочку, которую он втихаря забрал из старухиного дома.
Сердце Романа подпрыгнуло к горлу. Цепочка. Он нашел ее в пыльной шкатулке, когда забрел в одну из комнат, и без раздумий присвоил себе. “Я ограбил ведьму, — с ужасом подумал Рома, — эта вещь проклята, и теперь шевелится в моем рюкзаке.”
Там действительно что-то просыпалось и становилось все злее. Сначала оно беспокойно завозилось. Потом заметалось. Роман почувствовал, как нечто рассерженное извивается почти на самой его спине, скручиваясь упругими кольцами.
Рома тонко вскрикнул и выскочил из лямок рюкзака. Он отпрыгнул на пару метров, а его ноша с глухим стуком упала на плохо освещенную дорогу. И без того узкий прищур луны затуманило наплывшим облаком — ни черта не видно. Но Роман напряженно вглядывался в темноту, и чем дольше он смотрел, тем сильнее шевелились волосы у него на затылке. Там, под плотным синтетическим полотном, что-то яростно боролось за свободу, выгибалось дугой. Ноги вора, словно поняв все раньше головы, решили самовольно унести тело хозяина, и он непроизвольно попятился.
Раздался треск рвущейся ткани. Теперь Роман и рад был бы развернуться и убежать, но остановился, как парализованный, когда из дыры в рюкзаке выползла старухина цепь. Она и в Чернояре показалась ему довольно объемной, а сейчас выглядела еще толще. Луна выплыла из-за облака, подсвечивая его страшный трофей, и он убедился — эта вещь была живой. Серебряное, плетеное колосом тело вытянулось в стойку кобры. От мерного покачивания звенья мерцали, напоминая змеиную чешую.