Лес расступился на перекрёстке, который я не помнил. Я волчком покрутился на нём, и, выхаркивая из лёгких слизистую грязь, побрёл по произвольно выбранной дороге. Зловеще зашумело гречишное море, и я увидел спящую пасеку. Улья в лунном свете напоминали склепы для самых маленьких. Перешагнув через железную цепь, служившей импровизированной оградой, я побрёл к дому. Луна сшила мне белый саван, а ветер набросил его на плечи, и зубы, как мельничьи жернова, дробили холод. С каждым шагом дыхание всё больше напоминало рык, а внутри закипала злость. Я поднёс руки к начинавшим воспаляться глазам и, сквозь матово-красную, вурдалачью пелену отчётливо увидел, что под пожелтевшие ногти забилась мёрзлая почва.
За что он так поступил со мной? Что я сделал этому человеку? Убить! Рвать, кусать, ра-а-азрывать!
Несколько раз я, крадучись, обходил фазенду, из которой словно выгребли всё живое. Я нюхал стены, царапал ногтями краску, мучительно искал вход, чтобы отомстить, и, наконец, кровожадно проверил дверную ручку. Ответ - лязганье запора. Тогда я приблизился к окну и осторожно заглянул внутрь. От дыхания на стекло примерзали песчинки. Столик, самовар, диван... а на нём - я. Почему-то сразу стало понятно, что это моё настоящее тело, но кто тогда стоит за окном? Меня охватил неведомый ужас, и тогда "я" на диване, как будто почувствовав чужака, открыло глаза и посмотрело мне прямо в лицо.
Когда я проснулся, то на миг показалось, что я видел чьё-то перекошенное лицо в окне. Может это была наша жертва? Нет, он же был отдан реке... Я мысленно поблагодарил Сырка, что он не стал хоронить труп, а то в таких жутких декорациях тот мог бы реально воскреснуть.
Кошмар ещё лизал похолодевшее сердце, и я долго лежал, слушая тишину. Затем встал и посмотрел на улицу. Дождь уже кончил, и везде блестела его светлая молока. Земля перепревала, и от неё даже через стекло, просачивался... но... что...? На чистом оконном забрале чётко просматривались следы чьего-то дыхания. Овальный запотевший кружок и рядом - жирные отпечатки пальцев. Будто какой-то сумасшедший прилепился к окну, и долго дышал на него, жадно рассматривая меня.
Ночь прорезал свет фар, и настойчивый гудок клаксона рассказал о том, что это человеческих рук дело. Я тут же нащупал нож. Неужто пропавшего человека хватились так рано... или, и я вспоминаю неясный сон, он выцарапался из могилы?
Но ведь её у него не было!
Дверь в комнату приоткрылась, оттуда выметнулась черная тень, припавшая к стеклу. Вслед за Лошей вышел заспанный Сырок.
- Это менты? - спрашиваю я.
Он осторожно смотрит в окно, а потом облегченно говорит:
- А ты похоже мазохист. И тряский дух в тебе ой как силён. Не просоленный ты ещё человек, сухонький.
Было видно, что за приглушённым бормотанием пасечник скрывает волнение. Он пропадал во дворе с десять минут и вернулся, но уже не с пустыми руками. Через окно я успел разглядеть собеседника Сырка, ужасно напоминавшего того интеллигентного аристократа на собрании. А пока Сырок с видимой натугой относил какие-то пакеты в дальнюю комнату. От помощи он отказался, и я ещё минут десять наблюдал, как грузчик перетаскивает плотные холщёвые сумки. Видно, что там лежит что-то тяжелое, похожее на совесть. Очень хочется посмотреть, но вместо ответа - шум уезжающего автомобиля и молчание Сырка. Наконец, закончив свои тёмные контрабандистские делишки, пасечник весело сказал:
- Покойны ночи.
***
Она слышала плач.
Люди плакали отсюда и до венгров, и до поляков, и до чехов, от чехов до ятвягов, от ятвягов до литовцев и до немцев, от немцев до корелы, от корелы до Устюга, где живут тоймичи поганые, и за Дышащим морем, от моря до болгар, от болгар до буртасов, от буртасов до черемисов, от черемисов до мордвы... Все леса, земли, болота, всё то, куда однажды поставил ногу упрямый русский человек, оглашал великий плач.
То на Землю поднялась великая мощь, с которой не могла тягаться Земля. Из бесконечной степи, о размерах которой можно было лишь догадываться, вдруг вырвался огромный азиатский зверь. Сначала от его клыков в страхе побежали прежние враги русских, умоляя осёдлых земледельцев защитить от напасти. Смеялись самоуверенные воины ужасу бывших противников, пока не захлестнула Русь смуглая орда. В одну ночь степь ожила, а из-под каждый травинки в бескрайнем море вырос воин. Их глаза следили за солнцем, желая узнать то, куда оно по вечерам садится. Не сдержали орду приграничные крепости, не смогли одолеть храбрые дружины, и очень скоро потекли на восток вереницы пленников, ложившихся в далёкую и чужую для них почву.