Земля только успела примириться с новой верой, которая включила её в свой псалтырь, называя матерью и кормилицей. Она видела, как старые верования слились с новой религией, оказавшейся всего лишь тонкой плёночкой-амальгамой, заволокшей народное око. И если Земля ненароком заглядывала в него, то видела в голубом зрачке не смирение и аскезу, а знакомую ей несгибаемую волю пахаря-воина. Но теперь Землю погоняли орды чужаков, которым, казалось, не было конца. Они разбивали рать за ратью, засыпавших вечным сном, и в ожесточённой войне погибло так много людей, что на русской Земле почти не осталось бодрствующих.
Живые и мёртвые молили то её, то нового Бога спасти от опасности, но, поджав губы, молчали небеса, и тогда Земля решила показать свою силу. Она была молода, наливалась соками и только-только входила в зрелость и не знала что именно нужно делать. Она металась от сгоревшего поселения к поселению, пыталась трясти почву под вражескими ордами, но те лишь радовались тому, как громко гудит от копыт их коней новая покорённая страна. Однажды Землю привлёк плач, стелившийся по глади светлого озера. То плакали женщины маленького русского городка, со всех сторон обложенного монголами. Мужчины хмурясь, ходили по невысокой деревянной стене, и в их глазах было видно, что завтра утром они готовы умереть.
А вражеский лагерь шумел - там резко дудели трубы, били в барабаны и привезённые из дальних земель желтолицые рабыни танцевали и пели неведомые песни. Запах жаренной конины терзал осаждённых, и только старый седой конюх, который лучше бы умер, чем зарезал любимых лошадок, успокаивал испуганных коней. Захватчики торжествовали и от их разгульного веселья плакали на руках кормилиц грудные младенцы. Мираточащие иконы строго смотрели на молящихся у их ликов людей. Не смотря на горькие просьбы молчал Бог, предпочтя умереть за живых всего один раз.
Земля поняла, что обязана спасти этих людей.
Она собралась с силами, напрягла плечи и место, где стоял город, обречённый на сожжение и поругание, вдруг расступилось. Дрогнули стены и дома. Заржали испуганные кони. Смолкли музыка и танцы. Бежавшие в страхе завоеватели видели, как не покорившаяся крепость медленно уходила под землю и как над шпилями её гордых церквей смыкались воды подступившего озера. Наутро обозлённых монголов встретил только загадочный плёс воды.
А Земля с тех пор оберегала спасённый ею потайной город, который стал открываться лишь людям чистым сердцем и помыслами.
***
Уже на улице явственно запахло Другим. Лужу грязи у подъезда я обошел по широкой дуге. На лестнице к привычной влажности примешалась тревога. Дверь была на удивление закрытой, словно за ней пряталась тайна. От этого родилась злость, и букет чувств распустился достаточно, чтобы было не стыдно вручить его любимой.
Алёна открыла с безучастным лицом:
- Привет.
Что, даже не спросит, где я пропадал почти два дня?
- Я борщ сварила. Он в холодильнике.
Её правда не интересует, что я бледен, как снег?
- Давай проходи, чего встал-то.
Замечаю в углу большой и скомканный презерватив. Он грязный и холщёвый. С трудом понимаю, что это принесённый мной в дом мешок. Перевожу взгляд на Алёну. Тоненькие пальчики эротично играются с тугими волосами, и я почти что зверею. Вот-вот ударю, если она не спросит, где я был.
- Ешь.
Когда я хлебаю соленый борщ, то в крови что-то теплеет. Возможно, это извечный женский инстинкт. Может, ей меня жалко. Ведь она считает меня овощем, который не способен понять смысл кармы, что продаётся в газетном киоске за сорок пять рублей.
- Глупенький ты у меня.
Она своей тонкой птичьей лапкой, в которой сокрыта сладкая голубиная косточка, гладит меня по волосам. Я вижу, как в борщ падает сухая земляная крошка. Наверное, девушка думает, что это перхоть, а я осторожно опускаю ложку в тарелку.
Суп стал намного вкусней.
В магазин привезли новые шмотки. Пришла одна дама снова. Она всегда к нам ходит в магазин, когда новую коллекцию дерьма выставляют. Но ничего не покупает, зато смотрит, спрашивает, всегда приценивается и морщит нос. Думаю, она бедная, но просто хочет поднять свой статус. Что скажешь?
Мне было на это наплевать. Честное слово, я бы ничуть не жалел, если на башку этой тётке свалился бы кирпич или сам Господь Бог. Пусть бы он как следует отпиздил её посохом за тягу к мамоне. По-моему такая гипотетическая возможность была бы самым интересным моментом во всей этой истории.