И деревянные мишени так весело смеялись при встрече с дробью, что я действительно считал себя революционером.
А то, что знающий человек не дал бы за меня тогда и полкило ливерной колбасы, я понял лишь после того, как скучающий взгляд наткнулся на парня с февралём в глазах. Странно, что такой человек вообще мог забрести туда, где можно было сгореть со стыда. Впрочем, незнакомец, безразличный ко всему, сосредоточено терзал какую-то шуршащую упаковку и напевал себе в бороду весёлую песенку:
- Ну, куда же ты, дружок, своими грязными ногами в мой глазированный сырок.
Сластёна с удовольствием откусил лакомство, и мелкие шоколадные крошки остались таять у него в бороде. Какая это была борода! Не анархическое буйство волос Бакунина, не козлиная ленинская бородка, а самодовольно ярилось настоящее русское волосяное племя! Тёмно-русые хвоинки падали у незнакомца с кустистых бровей и всходили на лице приятным палевым настом. Такие бороды бывают у путешественников-первопроходцев, старообрядцев или конкистадоров.
А ещё у всяких революционеров левого толка.
- Люблю я глазированные сырочки, - бормотал странный господин, - они мои дружочки.
Я уже хотел было хотел протянуть руку для знакомства, тайно уверенный в своём полном превосходстве, когда с трибуны истошно заверещала одна вечная бета. Она портила злую германскую кличку Шмайссер. Его грубое квадратное лицо было сконструировано из шершавых пикселей, и сам он походил на второстепенного злодея из старой игры на Денди. Это не мешало оратору стрелять как из пистолета-пулемёта и забрызгать сидящих на первых рядах пафосной речью:
- Зачем нужно размышлять, если можно действовать!? Зачем нужны уличные митинги, если есть уличные бойцы!? Зачем нужны выборы, если есть право силы!
В неловкой тишине, какая возникает после того, как во всеуслышание бывает сказана какая-нибудь глупость и ни у кого не находится смелости её опровергнуть, бородач, отвлёкшись от лакомства, громко и с интересом спросил:
- Зачем нужен Иисус, если есть Христос?
Мой смех был единственной реакцией на остроумное замечание. Казалось, даже бородач с осуждением повернулся, пытаясь понять над чем же я так громко смеюсь, а потом, видимо, проявляя врождённое добродушие он тоже глухо, как будто бил в барабан, заухал. И даже задорно ударил ладошкой по толстой тяжелоатлетической ляжке:
- Думал уж никто и не оценит остротку!
Мы ржали, как очумелые, не замечая того, как на нас смотрят удивлённые люди. И даже Шмайссер, взявший от Эрнста Рема не только его полноту, одарил нас спаренной молнией глаз. Он уже хотел разразиться привычной для него бранью, когда его властным жестом прервал Лука:
- Хватит.
Лука местная знаменитость, даже легенда. Его странное евангелическое прозвище происходило то ли от фамилии Лукин, то ли от того, что у него над головой светился нимб. Худоба по-прежнему не слезала с него после семи лет тюрьмы. Мужчина имел на волосах седину, а на сердце шрамы. И это не романтическая метафора - просто однажды он словил проникающее ножевое ранение грудной клетки. Даже рукава его рубашки выглядели намного радикальней, чем большинство замолчавших революционеров. Он давно занимался в городе политикой, причём не сопливыми плакатиками, а серьёзными, как мне когда-то казалось, пахнущими тротилом делами.
- А вы всё не успокоитесь, - миролюбиво, но жёстко начал Лука, - не наигрались ещё в радикалов? Мы здесь не для того, чтобы обсуждать чью-то крутость, а чтобы попробовать сформировать действенную политическую коалицию. Для того чтобы нам принадлежали улицы. Чтобы те, кто проводит митинги, нуждались в нас, как в воздухе. Вот что надо делать! А вы... вы по-прежнему жмётесь каждый в своей мелкой конторке.
В такт его словам тут же закивали головами-подсолнухами собравшиеся радикалы, книжники, безумцы. Склонил голову и я. Даже Шмайссер чуть опустил свою обработанную рубанком черепушку. Худющий и похожий на чёрную ворону Лука, каркал редко, но если открывал рот, то ему никто не перечил.
- Лука, - снова спросил неугомонный сосед, - а ты лучше вспомни слова одного писателя: "Элита всегда остаётся элитой, а всем остальным митинги и дерьмо!".
- Да понятное дело, - невольно улыбнулся Лука, а потом спохватился, - но, ты...
Зал взорвался возмущением. Впрочем, если бы на месте смельчака находилась жировая сопля, а не здоровый бородатый мужчина, возмущение было бы ярче и крепче. Под невнятные оскорбления молодой человек стал распечатывать второй глазированный сырок, а Лука, устало вздохнув, сказал: