Сырок спросил:
- Получается, дух в нём живёт?
По тому, как он это сказал, я понял, что правильного ответа на этот вопрос не существует.
- Какой дух! Нет ни бога, ни духа.
Сырок печально покачал головой:
- Дух живёт где хочет. Чаешь ли ты, Гольдберг, Воскресения мертвых и жизнь будущего века?
Нарисованные тела в ужасе закрыли лица руками. И угли, словно смолкшие аплодисменты, перестали лопаться. Связанный Гольдберг замер и было слышно, как в большой термической кружке с шумом остывает горячий жёлтый напиток.
- Вы же это несерьёзно, - начало медленно доходить до него, - вы же просто шутите? Пугаете? Вы же не варвары... вы не хотите... вас найдут... я заплачу... не надо!
Сырок, поведя щипцами, перекрестил ползающего в ванне банкира. Он извивался как змея и пытался закрыть беззащитное сизое брюшко. Я понял, что должен обязательно сказать:
- Во имя Отца, Сына и Святого духа.
Раскалённое золото окропило плоть Гольдберга. Он дико заорал, ещё не смея поверить в случившееся, но едкий металл уже разъедал мясо, кости и с удовольствием наполнял лёгкие, откуда всё ещё раздавался дикий, утробный человеческий вой. От жара кожа на лице банкира лопнула и свернулась чёрными пархатыми кудряшками. Лопнувшие глаза напоминали зажаренный на сковороде белок. Дурно пахло жареным человеческим мясом и палёной щетиной, а Сырок продолжал тонкой струйкой лить и лить металл, приговаривая, как помешанный:
- А то, что в катакомбах умертвили банкира - всеобщая радость, всеобщая гордость...
***
Брошенный камешек пробил водную гладь и пустил густые шелковые волны. Место, куда я приехал ночью после того памятного разговора с Алёной, оказывается, знал и Сырок. И теперь он с упорством тонущего раз за разом нырял в водоём, фыркая, как упавший в воду кот. Наконец Сырок поплыл к берегу размашистым кролем, который всегда выдаёт пловца-самоучку. Он стал выбираться на берег, и казалось, что впереди него, как перед Моисеем, расступаются воды.
С высокой фигуры, где в пояснице лежала вершина трапеции, заканчивающаяся широченными плечами, неохотно падала вода. Ей нравилось лежать на груди, похожей на блины от штанг, а если бы парень раскинул руки, то они были бы длинной в олимпийский гриф. И пресс не заплыл жиром, а вызывающе смотрел на меня такими выдающимися кубиками, из которых ребёнок легко мог построить замок. Было бы жаль расставаться с таким совершенным организмом.
- Что у тебя за татуировка на груди?
Я вижу над сердцем чёрный профиль усталого человека. Художник удивительно чётко передал ненависть к жизни, сквозящую в оплывших смуглых чертах и поредевшей гриве седых волос. Изо рта головы торчала схематичная трубочка, из которой шёл какой-то французский дымок.
- Кто? Да так, просто любимый писатель, - отмахнулся Сырок, - ты должен был уже догадаться. А плавать будешь?
Пожимаю плечами:
- Я уже здесь купался. И даже нырял так же, как ты.
- И? - в его голосе чуть больше заинтересованности, чем обычно.
- Что и? Ничего.
Он почему-то обрадовался, и его борода, раздутая от воды, радостно лоснится:
- Попробуй ещё. Положись на русский авось.
Если честно, то я не понимал, что он имеет в виду, но уже долгое время отвечал Сырку с пренебрежительной уверенностью. Наверное, он пребывал в иллюзии того, что мы с ним на одной волне. Хотя он плыл теми водами, на которые я давно смотрел как мертвец - через борт с уключиной.
- Почему бы и не покупаться? - сказал я равнодушно.
Светлые воды легко приняли чужака. Выше - холмы по плечи нахлобучили чёрно-голубой треух. Ниже - щиколотка, колено, пояс, неприличные брызги на животе. Я повёл плечами - птичий разлет рук и, как рыбёшка с чуть загорелой чешуей нырнул вперёд и вглубь.
Воды плотные и холодные, словно нырнул в застывший холодец. Его режут руки-ножницы. Здесь в тёмной у висков стихии, где ты не хозяин, а гость всего на полминуты, можно навсегда исчезнуть. Утлой, вытянутой лодчонкой я рассекал ночную зелень воды, что вдруг уронила вниз песчаное дно и достала вместо него чёрную, маракотову бездну. Кто спит в этой дышащей пузырьками глубине?
Давление хочет порвать перепонки, но я делаю ещё пару мощных гребков вниз, к холодному сиянию космоса. Сиянию? Я открыл глаза, и вместо мутной воды увидел расширяющийся и нарастающий снизу свет, к которому я летел, словно переживал клиническую смерть. Неожиданно донёсся звон колоколов, разрядивших мрак и внизу, на дне озера стали прорисовываться деревянные здания. Люди, завидев меня, приветливо махали мне руками. У них были чистые, ясные лица, отлитые из божьих заповедей. Настолько белые одежды могли быть только у тех, кто никогда в своей жизни не видел грязи и зла.