- А как же твои пчёлы?
- Рой улетел ещё утром. Видимо, нашёл для себя более приятное место.
Сырок подходит к тому бутафорскому улью, срывает с него крышку и осторожно достаёт оттуда большой тёмный пакет. Кажется, что он набит песком. Он счастливо улыбается:
- Но они оставили нам настоящий мёд.
Затем он приближается ко мне и его глаза горят. Лотреамон трётся о мои ботинки. Сырок облизывает бледные губы и подносит ко мне тяжелый пакет:
- Хочешь попробовать?
Лотреамон быстро освоился в подвале. Он даже не стал обходить все тёмные углы и залезать под кровать, а, после того, как потёрся о горшок с фикусом, сразу прыгнул к Алёне на ручки и начал тереться головушкой о её щеку.
- Как ты здесь оказалась? - но она ничего мне не ответила.
Ночью дождь ударил по тучам тростью-молнией, и элегантно, как франт, начал спускаться с небес. Мутная кровь христова, поднимая окурки и сор, запенилась у решёток канализации. Дождь лил властно, словно напоследок, и Сырок даже пошутил, что в мире развелось так много тварей, что их не вместит никакой ковчег. Я смотрел из плачущего окошка, как вода омывает фургон. Лужи причастили ему ноги-колеса, а струи воды банными вениками хлестали по крыше. Потом дождь обернулся ливнем, и я почувствовал, как по переносице бежит мокрая капля.
От грома, бахнувшего почти за стеклом, со стены упала картина. Рама её раскололась и холст, как акварельное приведение, холодно пролетел над полом. Я поднял и посмотрел на него. Мертвеца на картине как не бывало, и лишь тёмно-зелёные тона помогали различить всё тот же луг с вырытой могилкой, да краюху сизого леса на горизонте. Казалось, что тело, которое раньше стояло на лугу, просто вышло из расколотой рамы и куда-то пошло по своим делам. Будет теперь мёртвый шатун ходить-бродить по Руси, скрести себе грудь жёлтыми ногтями, заглядывать в окна и мычать, хрипеть, пытаясь что-то важное донести до шарахающегося по сторонам народа.
А может - всё это сон, который украла у меня ночь. Дождь перестал только к утру. Я знаю, что русским неведом сон. Ночами мы забываемся кратким рваным безумием, в котором грезится пожар, бунт, грибы, разбой, бороды, запечные мурлыки, судьбы, миры и что-то невыразимое, понятное только нам. Но что значат такие сны? Мне кажется, что откуда-то снизу, пробиваясь сквозь фундамент, до меня доходит тихий шёпот.
За те несколько часов, что подарил отдых за кухонным столом, я почему-то встал ободрённый и посвежевший. Решение, которое мы приняли вчера, казалось теперь таким ясным и доступным, что всё остальное просто вспыхнуло и растворилось.
Я зашёл в комнату, где спал друг. Его мощное тело вытянулось на кровати и на вспучившейся, как корни древнего дуба, груди лежит упавшая веточка Алёниной руки. Сырок не спит и его глаза, серебряные в этот рассветный час, бездумно смотрят в потолок. Он поворачивает голову и без эмоций говорит:
- Привет.
От звука его голоса просыпается Алёна. Вижу, как под одеяло медленно втягивается обнаженное бедро цвета испуганной нимфы. Глаза-кратеры полны ужаса. Страх душит её изнутри, и я вижу, как он высунул свои пальцы из её приоткрывшегося рта. Настоящий Деймос, который в эту ночь был спутником воинственного и обнажённого Марса.
- Нам пора, - говорю я другу, - поднимайся.
За окном встаёт закат, посмеивающийся красным смехом. Он зловеще хочет удушить меня, когда я выхожу в коридор. Но во мне нет ненависти или ревности. Впервые за всю свою жизнь я почувствовал такую любовь к миру, что готов был оценить свою жизнь в слезинку ребёнка.
Лотреамон внимательно смотрел, как одевается хозяин. Сырок иногда зевал, отчего его борода делала потягушечки. Возможно, кот что-то чувствовал, и, когда Сырок погладил его, прежде чем выйти, тот зашипел и ударил его лапой. На пальце выступила кровь, и ранний, почему-то красный восход немедленно разлил её по всей ладони.
- Всё-то ты понимаешь, - пробормотал Сырок и, не оборачиваясь, шагнул за порог.
Я хотел было пойти за ним, но по рукаву как будто хлестнули листья. Её пальцы вцепились в одежду, а глаза Алёны невозможно переплыть. Сбитая с полёта пташка. Малиновая девочка, что тает под огнём собственного сердца. Она чувствует себя виноватой, но не может понять, что я ни в чём её не виню.