— Я у вас спрашиваю, Игорь Ефимович, — повторил редактор, — готов ли материал о «Гидроприводе»?
— Нет, не готов, Алексей Николаевич. Произошло печальное недоразумение.
— То есть?
— Я поручил этот материал подготовить Клавдии Алексеевне Селяниной. У меня не было особых оснований сомневаться в том, что ей под силу такое задание. К моему глубокому сожалению, я ошибся…
Редактор нетерпеливо пристукнул карандашом по столу:
— Вы можете говорить человеческим языком, товарищ Великович? Будьте добры оставить эти «особые основания» и «глубокие сожаления» и докладывайте конкретно. В чем, в конце концов, дело?
— Хорошо, я доложу конкретно, — сказал Великович.
И начал. Клавдия Алексеевна Селянина, оказывается, не понимает самых простых, самых элементарных задач газеты: помогать предприятиям, организациям, людям исправлять свои ошибки, ликвидировать недостатки, бороться за выполнение государственных планов и так далее. Она, видимо, полагает, что острая, принципиальная критика способствует, не исправлению ошибок и ликвидации недостатков, а, наоборот, демобилизации людей, так как, дескать, она унижает человеческое достоинство. Вместо деловой критической статьи, которую ей поручили написать, Селянина принесла сочинение, прославляющее тех, кто должен отвечать за развал работы на заводе. Видимо, Клавдия Алексеевна не может до конца быть объективной, что требуется от каждого честного журналиста, и не может отрешиться от вредных для журналиста симпатий и антипатий.
— Конкретнее! — снова сказал редактор. — В чем заключаются эти симпатии и антипатии?
Великович пожал плечами:
— По-моему, об этом надо спросить у самой Клавдии Алексеевны Селяниной. Насколько мне известно, на «Гидроприводе» работает много ее друзей. О некоторых из них она пишет в своем сочинении. — Великович произнес последнее слово с такой иронией, что даже редактор поморщился. — Вот, например, абзац. — Он извлек из папки очерк Клаши и быстро нашел нужное ему место: — «С Григорием Лебедевым я сидела за одной партой в седьмом и восьмом классах. Это был любознательный, непоседливый мальчишка, математик и механик по призванию, и мы были убеждены, что он далеко пойдет. Сейчас он занимает одну из ведущих должностей среди инженерно-технических работников завода, о нем говорят как о талантливом организаторе…» И так далее… Короче говоря, Алексей Николаевич, материал, подготовленный Селяниной, является образцом необъективности и, если можно так выразиться, беззубости. Я, конечно, не снимаю с себя ответственности, но…
— Вопрос о том, снимать или не снимать с вас ответственность, — резко прервал Великовича редактор, — позвольте решать мне. Вы, голубчик, весьма складно говорите, но не весьма складно работаете. У вас что, раньше не было времени заняться статьей Селяниной?
— Она принесла мне ее только вчера.
— Дайте сюда статью.
Редактор заученным ловким движением бросил на глаза очки в широкой роговой оправе и погрузился в чтение очерка, ни на кого больше не обращая внимания, словно мгновенно отключившись от всего, что его здесь окружало. Читал он долго и ни разу за это время не поднял головы, ни на кого ни разу не взглянул, хотя, конечно, и чувствовал, что все работники редакции, находящиеся на планерке, внимательно за ним наблюдают.
Внимательно наблюдала за ним и Клаша. Внешне она казалась спокойной — даже чересчур спокойной! — но все чувства ее сейчас настолько были обострены, что Клаше лишь с большим трудом удавалось их в себе сдерживать. Нельзя сказать, чтобы она никогда до этого не встречалась с вероломством, однако как-то близко оно ее не касалось, словно благодаря счастливому стечению обстоятельств, проходило мимо нее стороной, особо ее не раня. Может быть, поэтому все так остро и воспринимала она сейчас.
И все же в одном она была уверена: что бы ни случилось, как бы редактор ни прореагировал на ее «сочинение», какой бы уничтожающей критике он его ни подверг, она ни словом не обмолвится о вчерашнем. Ей не позволит это сделать простое чувство стыдливости. Великовичу — что? Он пожмет плечами и неопределенно улыбнется: как хотите, так и понимайте его улыбку. Нравится вам думать, что он действительно добивался Клашиной любви — пожалуйста, думайте. В конце концов, он мужчина. Если вы решите, будто Селянина, оправдываясь, лжет — пусть будет по-вашему… А вообще все это личное, никакого отношения к работе не имеющее, и оставьте, пожалуйста, Великовича в покое.