Павел тоже об этом слышал. И не удивлялся. При всех его недостатках, Симкин был опытным, способным инженером. Так что его повышение вполне реально…
Бурый между тем забрасывал удочку и с другого конца.
— Вон как у нас хорошо все шло! — сказал он Павлу. — От Усти нашей и не ожидали такого. Ваша ведь это заслуга, Павел Андреевич, все об этом только и толкуют. И вдруг — задний ход! Кому оно нужно? Кому докажешь, что ты не верблюд? А прикроют эту лаву, дадут новую — рванем с новыми силами.
— Рванем в рай верхом на подмоченной совести, — сказал молчавший до этого Лесняк. — Или ничего, Богдан Тарасович? Чихнем на свою совесть?
— Помолчал бы ты, — бросил Бурый. — Совесть, между прочим, такая штука, которую, как честь, смолоду беречь надо. Ты берег? Говорят, в милицейских протоколах…
— Не надо, Богдан Тарасович! — резко сказал Павел. — Прекратите. Ничего в милицейских протоколах нет и не было!
— Эхма! — громко вздохнул Никита Комов. — Человек человеку брат и друг. Понимаешь, что это такое, Лесняк? Если не понимаешь — обратись к нашему бригадиру, он разъяснит.
В глубине лавы кто-то громко чертыхнулся, луч «головки» на миг рассек темноту и снова погас. А через минуту-другую к стругу подползли звеньевой Чувилов и помощник машиниста струга Григорий Чесноков.
Чувилов сказал:
— Хана! По лаве можно петь отходную.
— Мы же-ертво-о-о-ю па-али, — густым басом затянул Чесноков, но тут же сам пресек свое пение и пудовым кулаком стукнул по глыбе антрацита. — Надо ж такому случиться! Устя работала, как часы, на тыщу двести тонн выходили, не меньше! А теперь…
— Что — теперь? — бросил Никита. — Чего заскулили?
— А того, — Чувилов поближе подполз к Павлу, сказал: — Всей бригадой надо челом Кострову бить, чтоб закрыли лаву. Иначе пропадем…
Павел понимал: неожиданное утонение угольного пласта и все, что с этим будет связано, не только нарушит ритм работы, но и вызовет довольно острый конфликт, и конфликт этот может повлечь за собой серьезный разлад во взаимоотношениях между людьми. Собственно говоря, фактически он уже начался, и теперь вряд ли его можно погасить. А дальше он будет разрастаться, как снежный ком, и ничего хорошего ждать от этого не следует.
Правда, многое зависит от того, что скажет маркшейдер. И что скажет Костров. Однако Павел каким-то внутренним чутьем чувствовал: налицо именно тот случай, когда решение должно приниматься исходя не только из соображений рентабельности, выгодности или невыгодности дальнейшей эксплуатации лавы, но, главным образом, исходя из того, как люди, коим придется решать этот вопрос, относятся к проблеме высшего порядка. А проблема, по мнению Павла, заключалась в том, что никто не имеет права оставлять под землей сотни и тысячи тонн угля, если их можно оттуда взять. Выгодно или невыгодно — это вопрос другой. Но брать надо. Иначе это ничем другим не назовешь, как расточительством. Именно так думает Павел Селянин. И сейчас у него родилось особенно теплое чувство к Никите Комову и Виктору Лесняку, которые думают так же, как и он. Но что скажет Костров? Что скажет главный инженер Стрельников? К какому заключению придет маркшейдер?
А ведь как все шло хорошо! Струговая установка изо дня в день увеличивала производительность и за сутки давала уже тысячу тонн угля. Костров был доволен, на планерках говорил о Павле как об инженере с недюжинными способностями и, поглядывая то на Кирилла Каширова, то на Андрея Андреевича Симкина, добавлял: «Многим нашим опытным инженерам есть чему поучиться у Селянина. — Постукивал пальцами по циферблату настольных часов и заключал: — Если бы все наши инженеры научили людей считать время так, как это сделал Селянин, мы ушли бы далеко вперед. Но Селянин учит людей не только этому. Он учит их глубокому пониманию сущности научно-технической революции — именно здесь и кроется залог его успехов!»
Павлу было не совсем приятно, когда его начали слишком уж расхваливать. Цену он себе знал, излишнюю скромность считал кокетством, однако в то же время полагал, что сделано им еще немного и куда больше предстоит сделать. Ему надо было еще месяца три-четыре вот такой работы, и они выжмут из Усти все до конца… И вдруг это утонение пласта… Черт знает, как не повезло!
Был бы еще на шахте маркшейдер Оленин. Арсений Демидович умный человек, он не только помог бы разобраться в такой сложной обстановке, но наверняка и поддержал бы. Однако Оленин в какой-то длительной командировке, и пришлют сюда Горюнова, эту «божью коровку», человека безвольного, бесхарактерного — с ним будет труднее…